Проходит немало времени, прежде чем его выпускают из медицинского блока на поруки десятого отряда, ведь нельзя же дозволить осужденному предателю и отступнику свободно разгуливать по Готею, верно? Да Гин и не хочет мнимой свободы, быть честным. Всё вокруг кажется чужим и незнакомым, даже казармы родного третьего чудятся обезличенным нагромождением серого бетона, и он совершенно не понимает, для чего остается здесь, для чего его продолжают удерживать так близко к эпицентру происходящих событий, что больше не имеют к нему непосредственного отношения; безумно хочется исчезнуть из реальности подальше от чужих взглядов и пересудов, наполненных осуждением и непониманием.
Он и сам не понимает, признаться. Зачем всё это было? И что теперь делать? Как жить с непосильным грузом, что планировал обнулить единственным правильным поступком в своей паршивой жизни, а теперь - проиграв - продолжает тащить за собой, будто зловонный труп, больше не находя содеянному оправдания. Он делал плохие вещи, юлил, обманывал и даже убивал, но лишь чтобы "однажды спасти всех", прикрывал свои злодеяния чем-то большим и светлым, всё готовился к какому-то волшебному моменту триумфальной победы, а на деле оказался настолько слабовольным и малодушным слабаком, что едва не сдох от чужого банкая, еще и руки лишился, нелепо и некрасиво. Стыдно вспомнить, еще стыднее признаться самому себе, что оплошал окончательно и бесповоротно, что больше - ничего не исправить. Не так ему виделся итог цели, на которую когда-то однажды, будучи еще ребенком, ему вздумалось положить жизнь.
Уж лучше бы казнили.
Невозможно стыдно, до удушья и сбитого дыхания. И тревожно. И деться бы хоть куда-то из давящих стен, но капитан десятого заблаговременно убедился в том, что пленник его крохотной тирании никуда не денется этой ночью. Никаких несанкционированных прогулок под луной в одиночестве и без надзора, чтобы продышаться свежим воздухом и упорядочить мысли, чтобы осмыслить прожитую жизнь и подумать о насущном; остается лишь метаться в замкнутом пространстве без сна и утешения, что даже немного жестоко.. Беспокойно ерзая на выделенном диване и вскоре понуро отворачиваясь носом к стене, Гин плотнее кутается в одеяло, хотя и не ощущает холода. Ему хочется обнулить воспоминания в своей голове, отмотать на сотню лет назад - и начать заново. Он больше не хочет знать, не хочет думать, не хочет вспоминать. Хочет прожить спокойную, беззаботную жизнь, снова встретить Мацумото - и никогда не узнать Айзена, не принять самоотверженного решения, что искорежит саму его сущность и погубит (и без того безрадостное) будущее; конечно, так он не встретит всех тех, кого успел узнать и полюбить, но вместе с тем - так он не предаст и не ранит никого, кто имел неосторожность ему доверять.
Нужно закрыть глаза и постараться поскорее заснуть, но как только он позволяет себе хоть немного расслабиться, в мозгу незамедлительно возникают картинки и голоса, вертятся, перемешиваются, наслаиваются, мелькают, а звуки сплетаются в бесконечную какофонию из криков и шепота, пульсируют в ушах, жгутся в висках, отдавая тупой болью в затылке - и, разумеется, в поврежденном предплечье. Рука по ночам (и не только) истязает его больше всего, и Гин бесполезно мнет культю пальцами, будто это может помочь унять боль, но легче никогда не становится. Пожалуй, и поделом ему, он заслуживает страданий много хуже, что неоднократно дает ему понять каждый из встреченных капитанов, и здесь - не поспорить - остается лишь соглашаться. Без лишней патетики он бы предпочел закончить этот фарс как можно скорее, если бы не Мацумото, которая продолжала смотреть на него со спокойной уверенностью. Поди разбери, что именно она видела в нем и почему так слепо верила во всю ложь, которой за время службы на Айзена накопилось много больше, чем того искреннего и простого, что однажды было меду ними - в глубокой юности, слишком давно, так что почти и не вспомнить, так что почти и не правда.
Гин кисло хмыкает своим мыслям и в неприязни к самому себе кривит губы. Правда и неправда в нем так тесно переплелись за время службы на Айзена, что уже и не разобрать, где он-настоящий, а где - та самая маска улыбчивого змея-искусителя, та самая роль предателя, что он отточил до совершенства и играл десятки лет кряду так искусно, что и сам почти поверил в то, что делал, и лишь в самый последний момент перед шагом, что станет невозвратным, с напряжением вспоминал, ради чего - ради кого - совершал всё это. Ведь можно предать кого угодно, но только не ее - только не Мацумото - и, возможно, ощущая его искренность, она отвечает ему взаимностью даже теперь, когда вскрылась нелицеприятная правда.
А, может, все дело в ее давних чувствах к нему? Хотя в подобное сложно верится на фоне всеобщего презрения. Белой розе сложно оставаться нежной и непорочной среди грязи и навоза, верно? Рано или поздно даже наивная и доверчивая Мацумото рассмотрит горькую правду - и это заставит ее изменить мнение, наконец. Гин предвкушает этот момент с затаенным удовольствием, ведь так будет правильно несмотря на сопутствующую боль, что оно принесет; ему придется принять это и справиться с болезненным ударом в последний раз - ради нее. Что будет после? Его фантазии обрываются где-то на этом моменте и дальше лишь пустота, не наполненная абсолютно ничем, и это, пожалуй, правильно, потому что ему неизвестно, как существовать дальше без ее веры в него.
Время по ночам тянется невыразимо долго, но утро всегда наступает. А вместе с ним возвращаются краски, цвета и звуки. Казармы оживают, наполняются движением, разговорами, бытовой возней. Теперь не кажется, будто он оставлен всем миром наедине с собой, снедаемый чувством вины.
Так и не сумев заснуть, Гин ленится в постели так долго, насколько это возможно, а после собирает постель и бессмысленно сидит на краю дивана в ожидании - хоть чего-то. Он не знает, что готовит ему будущее: возможно, его оставят здесь в одиночестве до скончания веков, возможно, его продолжат пытать и допрашивать в условиях, приближенных к домашним, не взирая на решение суда, и это будет весьма иронично. Внутрення система правопорядка всегда была шаткой и неясной, с границами весьма условными и расплывчатыми, так что Гин уговаривает себя не удивляться любому из поворотов событий, и все же - он удивлен, когда ощущает присутствие Мацумото неподалеку. Неужели Хицугая в самом деле дозволит им видеться после всего случившегося? Не верится, больше похоже на очередную пытку, и это окончательно смешивает его мысли, растревоженные за ночь. Сил к сопротивлению в нем почти не остается, так что он устало обмякает и просто вымученно смотри на дверь в ожидании: что бы не произошло теперь, к этому просто невозможно подготовиться.
