Совершенно точно, непременно, наверняка. Итачи бы не понравилось решение Саске, он бы его не одобрил. Возможно, осудил бы. Возможно, не сказал бы ничего, что работало даже сильнее слов. Вот только... Если честно, на этот раз Саске плевать. Итачи - мёртв. Клан - мёртв. Будущее осталось в прошлом. Прошлое - омыто кровью; Саске так и остался в той ночи, в том квартале. В том месте, что Коноха поспешила снести уже спустя несколько лет, чтобы не помнить. На том кладбище, что только и осталось на окраине города. У каждого там была могила. Кроме них двоих. Кроме Итачи. Кроме Саске. Брат нашёл свой способ стать единым с кланом. Саске... он тоже найдёт его. Когда сотрёт их всех в порошок. Потому что Его больше нет. И самого Саске... его нет тоже. Теперь - совсем.

Ему совершенно плевать, получил бы он одобрение или нет. В конце-то концов, Итачи тоже оказался дураком. Козлом отпущения. Идеалистом [как настоящий Учиха]. Саске полагал, что старший брат не заслуживал этой фамилии, но ошибался. Его заставили её не заслуживать; обманули: задурманили. Он был тем, кого обманули; тем, кем воспользовались и выбросили, как пытались сделать это с Саске [почти забылось, что Итачи поступил с ним точно также]. Сделали это со всем их кланом, веками проливавшим кровь на службе, защищавших каждого старика и каждого слабака.

Ему совершенно плевать, получил бы он одобрение или нет. Потому что Итачи... дурак, дурак, дурак. Саске ненавидел его - болело; казалось, что сильнее болеть не могло, но оно болело (сильнее). Ненавидел за то, что брат не принял верное решение. Ненавидел за то, что не позволил Саске сделать выбор. Ненавидел за то, что Итачи поверил: Коноха сделает его сильным, в Конохе будет лучше. Ненавидел за то, что он умер. И снова не забрал с собой [Если бы ты спросил меня тогда, нии-сан, я бы пошёл следом, я побежал бы за тобой [я и бежал, но ты остановил сеня], я никогда не задал бы ни одного вопроса, потому что у меня был бы [никто нкогд ане был нужен сильнее] ты; но из всех вариантов ты выбрал самый неправильный [отказался]. Ты не позволил умереть мне, но умер сам. И даже теперь, мёртвым, не позволяешь делать мне этого. Теперья  сам себ ене позволяю. Теперь я должен разлить всю нашу боль; красной рекой.]

Саске смотрел на яркий закат в глуши, где на ближайшие несколько километров лишь изменчивый ландшафт и ни единого поселения. Чёртова вода, которой плевать. Чёртово небо, которому плевать: у него свои циклы дня и ночи. Время просто шло вперёд, унеся всё с собой следом. Так бессмысленно так... несправедливо.

Почему Учиха должны были стать теми, кому не суждено нестись вместе с волнами и закатами?
Почему этой возможности должен был быть лишён Итачи?
Какое право о н и имели забирать это всё у Саске?
Старший брат ошибался. Старший брат не был идеален. Но, однако, при этом, несмотря на... Итачи был лучше каждого из них. Он гнался за тем, что ценили шиноби - за силой. Он хотел того, что должно было цениться - мир любой ценой. Он был таким, каким от него и хотели - исполнительной идеальной машиной для убийств. Как и все Учиха. Каким полагалось стать и Саске тоже, если бы только Коноха не была глупа достаточно, втаптывая силу и время "единственного выжившего" в грязь. Время, которое он мог бы провести с братом. Время, которое он мог бы потратить на силу и на вещи куда более того заслуживавшие. Время, которого у него теперь вдоволь, как у неба, как у моря; бессмысленного, беспощадного, без идеи, направления и предназначения. Будто бы оно ему нужно. Саске неизменно желал умереть. Но теперь - особенно теперь - неизменно не имел на это права, пускай своей смертью брат будто и разрешил ему. Ложь. Снова обман. Такой эгоистичный.

"Я заберу у них всё.
Всё, что они любят.
Всё, что считают естественным, и не замечают.
Я заставлю их заметить. А затем заберу."

У Учиха то и дело болела голова - чёртов Мангекью приносил много боли; даже когда Саске вовсе не использовал его, отголоски ещё надолго оставались. Но это хорошо. Ему нужна эта боль. Она... заполняла. Придавала смысла. Являла собой хоть что-то [внутри лишь тьма, внутри лишь черная вода, брось монету - ничего], когда мальчишке казалось, что он опустел совсем, будто в нём ничего и не осталось. Ведь его... не должно было быть.

С той самой ночи Саске жил лишь для того, чтобы умереть в Тот день. Вместе с Итачи. Доказать, что заслужил это право, и воспользоваться им. Отомстить и заслужить своё место на кладбище, с кланом, как остальные. Его внутренний ресурс не способен [это не входило в расчёт, не только Итачи спланировал каждое свое действие] был на большее, не способен был пережить За Пределами Того дня. За пределами мести.

Но Саске оказался, чёрт подери, жив.
А всё, ради чего он жил, оказалось не ошибкой и не заблуждением, но - как и всё в его чертовой жизни - больше чем на половину ложью. Иллюзией. Обманом.
Всё это было почти за просто так, утрата.
И теперь, не имея никакого ресурса более, он должен был продолжить жить. Потому что за правду кто-то должен ответить. Потому что Они Все не могли просто так идти дальше. Не смели. Как Учиха - Саске не мог этого позволить. Как сын, как брат, как не состоявшийся отец, передавший бы фамилию Учиха, как человек, у которого отняли всё, насмехаясь после над собственными остававшимися возможностями жить как ни в чем не бывало, даже не зная о той цене, что была уплачена - Саске не мог этого позволить. Не мог этого оставить. Он... в нём снова оставалось место лишь для ненависти. Как и учил брат. Как и завещал брат. Снова - исходившая от брата, но теперь лишь с обратной стороны, наоборот.
Саске ненавидел его, но теперь понимал чуть лучше. В достаточной степени, чтобы признать: место для любви оставалось в нём тоже. А лучше бы нет. Потому как теперь жить, когда и Он - труп, мёртвое тело? Правильно и неправильно. Противоречиво и к чёрту бессмысленно.

Возможно, нападать на Коноху - самоубийство. Замечательно, плевать. Он заберёт настолько много жизней и принесет настолько много стараний, насколько кажется способен. Если понадобится - ослепнет, но возьмет под контроль Кураму, обернёт очередную ошибку Коноху против них самих. Умрут многие. Ничего страшного, если и он - тоже. Теперь другой Смерти Саске не заслуживал, на другую смерть у него не имелось права.

"Он тоже сидел на этом месте, непременно,"- наверное, если бы не поглощённые способности Орочимару и его техники, в себя бы приходил дольше, а так... так имелась возможность хотя бы тренировать Эти Глаза. Итачи их хотел увидеть, хах?...

Да, старший брат точно видел аналогичное небо и волны. Они ведь всегда одинаковые. Изо дня в день. Изо дня в день им плевать. Плевать, кто на них смотрел и что видели эти глаза; плевать, что изжигало душу смотревших.

В голове неизменная дымка и пустота, пелена, держалась лишь за навязанную цель, которую Саске принял безукоризненно. Так или иначе, только Тоби - Мадара - теперь у него и остался. Второй кусочек мозаики, помогавший в ту ночь, как и предполагал Учиха. Второй, приложивший руку ко всем тем смертям. Отвергнутый кланом, выбравшим Коноху, а не его. Кланом, с которым разобрались при первой же возможности, плюнув на преданность и верную службу. Сейчас Саске плевать, что Мадара - Тоби - помогал тогда. Он был рядом с Итачи; они шли вместе; они несли это. Этот человек знал, прикасался, говорил с Итачи, а значит его призрак, его следы оставались на Тоби - этого Саске достаточно, чтобы следовать за ним. В конце-то концов.. не то чтобы у мальчишки оставался хоть какой-то чёртов смысл жить. Ему нужен был лишь смысл, чтобы у
м е р е т ь.

Пока после тренировок вены в глазах болезненно тянуло так, что отдавалось в висках, Саске был полностью погружен в себя. Он не смотрел на реальный мир. В его глазах - шаринган, и он раз за разом прокручивал то немногое, что у него было запечатлен; с братом. Иллюзии и тот бой. Они отпечатаны вечной детальной памятью - таково проклятье всего, что видели их чёртовые глаза. Это мешалось в тем блеклым из детства, что Учиха пытался забить, стереть из себя [любовь] годами, потому что оно причиняло боль теплом [любовью], подогревая ощущение предательства и ненависти [из любви]. А сейчас - собирал вновь по кусочкам, прокручивая всё раз за разом, накладывая на это их битву. Последние мгновения. Даже сам не заметил, как бинтами на  запястье утёр непроизвольно пролившиеся слёзы. [За нас двоих. Никто не имеет права осуждать. Каждого, кто осудит - я засуну их смех в глотку, я заставлю их плакать так сильно, как они не делали этого никогда. Я скормлю им их языки, а затем заставлю смеяться, убивая всё, что им дорого. Я заставлю их застрять в этом моменте на чёртову вечность, переживая раз за разом. И тогда... возможно, тогда они отчасти поймут, что это была за боль. А их детей оставлю жить, повторив это перед ними десятки раз. Никто не имеет права меня осуждать. Никто не имеет права Тебя осуждать. Никто не имеет никаких чертовых прав. Они их не заслужили, упустив свой шанс.]

Саске отправил Карин на одну из баз Орочимару несколькими днями ранее: имелось то, что стоило забрать. Пригодится для мести, а та знала убежища не хуже самого Учиха, ей он доверял. Просто [в Конохе] не будет - это точно станет их (его) последней миссией - потому ничто не будет лишним. Но Саске по силам, он не сомневался: ему по силам отомстить. Его сил, его ненависти, его боли хватит на то, чтобы превратить жизнь каждого из этих неблагодарных глупцов в кошмар. Как они сделали это для Итачи. Для его клана. Для Саске.

Он ненавидел до такой степени, что и без того чёрные глаза, казалось, перешагнули грань вандаблэк. Ставший чёрно-белым, будто призрак, Учиха нуждался теперь лишь в красном. В качестве ответа на все вопросы. Хотя даже этого будет мало. Даже это не вернёт Итачи то, что они отняли. Это не вернёт ему жизнь. Не вернёт годы, обращённые в Ад.

Мальчишка сжал кулаки,  прикусив губу от той горечи и отчаяния, что его переполняли. Лучше бы Итачи не пошёл на следку и они умерли все вместе. Саске не хотел быть особенным. Он хотел, чтобы брат любил его, но... выходит... любил? Так ли, как и... не так ли разве, как и хотел, и...

В моменте он друг замер.
"Не может быть".
Кто-то столь наглый, кто-то считал, что бессмертный, раз посмел?
Прикоснуться к телу, использовать вещи, что-то ещё... эти ощущения...
"Откуда?" - ведь слишком быстро.
Церемониться Саске не намеревался. В глазах блеснул Мангекью. Даже если это Тоби "шутит" - так просто мальчишка подобное не оставит. Если кто-то ещё - тем несчастным глупцам конец. Никто не посмеет издеваться, никто не посмеет трогать память и наследие Итачи, никто не посмеет покушаться на Его образ, на Его чакру, на Его одежду, на само Его Имя.

Не оборачиваясь, Учиха в обычной манере поднялся на ноги, ощущая спиной то, чего_не_мог_ощущать. До тошноты, до холода во всём теле, почти до потери сознания; он не безумен. А если даже безумен, то что с того? Его таким сделали. Как и Итачи. Как и их всех. Пускай получают то, что сотворили собственными руками.

Чакра пущена по телу. Не иллюзия. Не чужой капкан.
Ощущая, как закипал внутри сквозь ступор и почти животное необъяснимое ощущение, он обернулся, кунай готов появиться каждую секунду; скорости Саске не жаль, он не против отыграться на ком угодно, если честно. Глаза широко открыты, напряжены и горят Тем, что так хотел видеть Итачи.

И теперь Эти глаза увидели... Итачи?

Нет.
Невозможно.
Это гендзюцу.
Игра воображения.
Иллюзия.
Какая-то дурная техника.
Итачи мёртв.
Сердце пропустило удар, прежде чем замереть вместе с дыханием, со всем телом.

"Какого чёрта... да как...?!"

- Ты, - глухо и ядовито он, кажется, прошипел спустя целую вечность, - как ты посмел воровать Его образ? Что бы за техника это ни была - я не позволю, - в этом прямая угроза, отсутствие сговорчивости или компромисса, неочищенная, слепая ненависть [боль боль боль боль БОЛЬ СТИРАЕТ В ПОРОШОК]. Как и прошлый раз, когда "они" виделись, да?  Вот только это не мог быть Итачи. А значит, Учиха выяснит, кто и какого чёрта играл сейчас, зачем это делал и... разберет это ничтожество на части, изничтожит, сожжет каждую чёртовую клетку тела. Его собственные глаза - Орочимару был прав - сильнее глаз брата, потому кто бы это ни был - им Учиха не словить; теперь - никогда. И лучше бы пытаться даже не стоило. Убежать же... Саске уже не позволит.

Он больше никогда не в себе. Ни для пощады, ни для того, чтобы останавливаться.

"Не позволю. Не посмеет. Никто."

Если ты выбрался из Цукиеми, ели ты преодолел самые сильные гендзюцу единожды, то после ты будешь в состоянии выбраться из ловушки конкретных глаз. Один из условных законов их функционирования, на деле процесса многогранного, трудоёмкого, сложного в куда большей степени, чем принято считать о шарингане [это тоже мастерство, и не каждому, кто рождён в клане, дано хотя бы просто пробудить шаринган, не говоря уже о должном владении]. Кроме того, каждые глаза отличны друг от друга, и в каком-то смысле чем чаще ты оказывался в их гендзюцу, чем чаще смотрел в них, тем проще тебе будет различить именно их, конкретные, те_самые.

В случае с Итачи всё проще: больше Учиха не осталось. До встречи Тоби Саске и вовсе полагал, что никого больше из них не осталось, а потому даже в этом - знакомстве с враждебностью щарингана, схватка шарингана против другого шарингана - Итачи стал первым [и в этом тоже, даже это - для него и у него во владении], став тем самым "всем опытом", который имел Саске. Потому что любых прочих собственноручно ликвидировал.

Эта иллюзия - очень слабая, если говорить на языке Учиха. Буквально расходившаяся швами, отчаянная и резкая. В неё куча отсылок, здесь набор из всего существенного, будто бы ключевого, кричащего. "Это можешь знать только ты. Только я. Только мы. Это я. Видишь? Видишь. Это я. Смотри. И вот это - тоже смотри. Видишь? Никто, кроме нас."

Эта иллюзия - не здоровая, не стабильная, показная. Не похожая на то, что создавал Итачи прежде, пускай даже с натягом и имела схожее - об их вечной боли - содержание.
Эта иллюзия - не сила, не ужас, не то, что заставило бы его замереть по знакомому сценарию.
Эта иллюзия - новый сценарий, точно также заставивший его замереть.

- Невозможно, - губа вздрогнула, звуки на деле совершенно беззвучные. Гендзюцу распался сам, но суть не в том.

Итачи не мог быть живым.
Не мог.
В нём совсем не оставалось чакры, он был всё. Как и Саске.
Учиха без понятия, каким образом он сам умудрился выжить, что уж говорить о брате?
Это гендзюцу, эти глаза, глаза, создавшие это гендзюцу... Они прошли столько уровней иллюзий друг с другом, Саске застревал - а после сумел вырваться - из его Цукиеми, у них были свои игры глазами, глазами неравными, в поддавки. И сейчас - это были те же глаза.

- Это... нев-озможно... - ещё более глухо. Собственные глаза раскрыты широко, до боли - будто недавно пробудившегося Мангекью недостаточно.

Не укладывалось в голове.
Давление туда-сюда.
Почва под ногами неустойчивая, как и мир кругом, как и были в голове, как и само бытие.
И это - не иллюзия. Саске бы узнал, понял, различил.
Ему хотелось ударить этого призрака напротив, встряхнуть, сбросить со скалы, причинить боль, однако тело отказывалось слушать.
Глаза пекло, безумно пекло, до проступающей влаги [ведь не кровью, как те, что напротив?]. А ещё сердце стучало, и кровь в висках. Кулаки сжались до такой степени напряжения, что и в них тоже запульсировало, точно следы от лунок останутся. Да и плевать. Если бы не подобные ощущения, Саске бы совсем потерялся, реальность бы не была явью, пускай даже походила на неё в принципе.

- Итачи... как... - как такое возможно, как такое могло быть, как тот мог оказаться жив, как Саске мог не знать, зачем скрывал Тоби, и как это всё технически, когда оказался, что сейчас и... зачем, и... чего, и... что за ересь нёс этот призрак? Копия, блеклая и непонятная, того, чьей смертью жил и бредил Саске [это было его всем; состоявшаяся смерть стал аединственным оставшимся топливом]. Копия того, кто должен был умереть в тот день. Копия того, с кем должен был умереть Саске в тот день.

Но почему-то Саске выжил.
И почему-то... случилось ли это с Итачи тоже?
Его голова была готова взорваться, она болела, дулась и сужалась одновременно, как и глаза. Они напрягались так сильно, что от четкости тошнило, сама эта четкость начала пульсировать. Он впился чёртовым шаринганом в того, кто напротив, чтобы заполнить каждую блядскую деталь, не упустить ничего. Пускай это будет злая шутка. Или нет, пускай это окажется правой... Это не могло быть правдой. С того света никто не возвращался. Им, Учиха, не могло так повести и... если это так, то... что же теперь делать? Что теперь чувствовать, как и...

Полная прострация.
Саске просто замер на месте, продолжая буровить взглядом это призрачное тело, несшее ересь.

"Какие глаза... какого чёрта... это... да блядь, кого это сейчас волнует?"
Саске не нужна глаза брата.
Саске не нужна вечная сила. "Я - не ты. Я не такой."
Саске не нужны глаза, совершившие Все Те Деяния. Глаза Той Боли.
Они должны были остаться нетронутыми.

- Ты... - прошипел, это вырвалось негромко, но хотя бы побило "беззвучность". На выдохе, так и заглохнув.

Кажется, сердце пропустило удар (снова). Руки вспотели. И без того бледный, будто их родовой бледности недостаточно, Саске и вовсе сравнялся цветом с бумагой.
Он ещё не отошел от прежнего потрясения.
Он не готов к новому.
Его психика не готова. Она не способна эта выдержать. Это... что лежит там, после безумия?
Сознание почти отказывалось функционировать, едва ли воспринимало происходившее.
Реальность сама себя будто желала запихнуть в иллюзию, отрицала, не принимала, не распознавала.
Перегрузка. Это - слишком.

Когда выяснилось, что Саске не умер, он несколько дней был совершенно не в себе, а после правды от Тоби - не разговаривал ещё несколько дней, пытаясь склеить свою психику и хоть как-то вернуть голове функциональность, плевать на здравомыслие - ненужный нюанс, кому он важен в этом гнусном сраном мире.

И вот снова.

Не ощущая ног, Саске сделал шаг вперёд, подойдя близко-близко, и резко устроил тяжелые - насколько же они тяжелые! - руки на чужие плечи, впившись пальцами. Не отводя взгляда.

Так ощущалось безумие.
Оно точно ощущалось так.
Или, может, Саске всё-таки умер, и это сейчас - посмертная встреча [она должна была выглядеть иначе].
Невозможно, чтобы было иначе.
И это точно не иллюзия.

- Итачи... - голос не слушался, как и губы, как и всё прочее. Дурно. До тошноты. До тряски. Лицо переполнено эмоциями до отупения, а того, что руки вздрагивали, Учиха вовсе не ощущал. - Ты же... умер. Итачи... как? - негромко, одними губами.

Саске привык к совершенно другому. [к совершенному Итачи]
К тому, что Итачи - сильный.
К тому, что Итачи - недосягаемая планка, пример, тот, кого ставят вереди него, не давая развиться личности младшего и замещая её старшим.
К тому, что Итачи - предатель и убийца, сильный настолько, что стоило положить всё то, что оставалось у Саске, чтобы получить хотя бы шанс угнаться за ним [будто возможно].
К тому, что Итачи - мёртвый [в его планах, целях, снах, фантазиях, расчётах].
К тому, что это он убил его - сильного и недосягаемого, и тем самым заработал себе право умереть, присоединившись к клану, что являлось его конечным и единственным желанием.

Открытая Тоби правда убрала несколько пунктов из этого "к тому": вернее, перефразировала, что расширило и видоизменило их прежний посыл, пускай и не вычеркнув ничего в полной мере. И этого уже оказалось слишком много как для того, кто дважды потерял всё, сузив себя до одной задачи, до одного дня, до одного момента, после которого ни планов, ни смысла. Этому следовало так и оставаться, ведь за этим потрясением не было ничего; сил на большее не имелось, контроль и предсказуемость здесь заканчивалось, дальше - лишь неизвестность, и заходить за эту черту не стоило ни в коем случае, потому что уже огнеопасно, уже обещало взорваться, обломавшись в любой момент, чёрной воронкой поглотив всё кругом, когда себя самого уже истощил и опустошил.

То, что было перед Саске сейчас - это отмена всех пунктов разом, сразу. Ни то обесценивание, ни то переворачивание их вверх ногами. Никакой опоры, никаких пояснений; ни глазам, ни разуму, ни привычкам - не за что цепляться. Это вообще могло быть настоящим? А если так, то... что с этим делать?

Больше всего - кроме мести Конохе, всему миру - Саске желал Итачи. Живого, обратно, вернуть его.  Движущего, непоколебимого, сильного.
Меньше всего он знал, что бы делал, если бы это его "самое-самое" желание сбылось, но образ Итачи оказался бы при этом... не соответствующим [не совершенным, не тем, что был взращен ненавистью, страхом и болью]. Не сильным. Слабым. Досягаемым. Человеческим. Не мотивирующим бороться и не желающим бороться и самому. В общем-то, задушевному, как и рассказал Тоби, вызвав среди ненависти какое-то будто бы сострадание и горечь, но... То ведь другое, там ведь тоже сила, там смысл, там план, там, там... там так много всего. Всего того, чего Сейчас, глядя на этого призрака, Саске не наблюдал. Этого не было.

- ...

Он совершенно растерян, обескуражен и абсолютно не знал, что делать, как оценивать то, что видел, что это значило. Как и то, что испытывал. Саске перегружен и отчасти вовсе отстутсовоал в моменте сейчас, частично отключившись, войдя в некий иной режим функционирования. Это слишком слишком, слишком слишком.

Старший брат - он ли это - нёс откровенную чепуху, делал что-то совершенно непонятное и будто бы... жалкое. Неуместное. Бессмысленное. Отчаянное. Как в ту ночь, когда думал, что у него не было выбора, да? Иначе. Но... нет, правда, какого чёрта он творил? Чего добивался? Пытался вывести Саске из себя? Что же, с этим он опоздал, Итачи опередили. Незнание ответа и того, что стоило делать, ещё не значило, что он поведёт себя так, как делал это всегда прежде: не последует за чужой указкой, за чужими словами, приказам. Карты больше не в руках Итачи. И не в руках Саске. Они, казалось, вовсе выпущены из рук и сожжены аматэрасу.

Ему не интересен этот чёртов кунай.
Ему к чёрту не сдались эти слова.
Это совершенно точно не достойная смерть, пускай и не самая страшная из возможных для таких, как Учиха Итачи.
И если даже Саске и ошибался, если даже смерть здесь и сейчас - это как раз гордо и правильно, заслуженно, благоразумно, достойно и благородно, то... а вот младший просто не хотел. Он не представлял брата слабым, эта картинка не накладывалась на Его реальность, однако невозможность понять и принять её ещё не значила, что Саске желал стереть её. Нет.

Он стал сильным.
И он это покажет.
Он сожжёт всю Коноху.
Он отомстит.
Если брат не способен будет это увидеть, то сможет услышать крики боли всех тех, кого Саске убьёт. А потом младший брат поведёт его по пеплу. Позаботится о нём. Покажет, что, возможно, Итачи более не та машина для убийств, которую они заставили истощать себя до такого состояния [Саске не знает, способен или нет поверить, что этот путь  Итачи - добровольный, осознанный; прежде - был убеждён, но не после слов Тоби, после его долгих и внушительных аргументов], однако в состоянии будет убедиться, что за него отомстили. Почувствовать запах пепла и крови. Того, что слепил из младшего брата. [у всего есть последствия, ты слышал?] За него и за на клан, за всю кровь и боль, за несправедливость и глупость. И пускай это будет страданием для Итачи - Саске не будет спрашивать разрешения, как не спрашивали о желаниях Саске, когда Он заставил его выжить. В каком-то смысле, это стало бы настоящей местью, самой жестокой от жестокого, их эстафета, и исходившей к другому концу ненависти; и собственному желанию.

Саске мечтал том, чтобы Итачи был жив.
Не о странном, бессмысленном спектакле, теперь - после правды - не склеивавшемся. Более не великого, но неизменно собравшего из Саске того, кем он стал. Из-за кого он стал тем, кем стал. Ради кого и чьими методами ради кого прошёл путь от абсолютной беззаветной любви до полного самоуничтожения собственной души.

Похоже, это тело в самом деле слабое. Удивительно, что Саске изначально даже не полагал, что такое вообще возможно; что вообще-то это было весьма логично в нынешней ситуации. Вот настолько сильны были его убеждения и вера в Него. Снова несостыковка, реальность трескается и расходится, вот только это вовсе не гендзюцу.

Когда Итачи заваливается, когда скатывается вниз, когда оказывается на земле, Саске так и не двинулся: тело отказывалось слушать, будто бы не зная, как функционировать и... зачем. Он с отупением смотрел на брата сверх вниз, даже не фокусируясь, не рассматривая что-то конкретное. Смотреть для того, чтобы просто глядеть куда-то; почти что сквозь Итачи. Если бы не шаринган, то глаза Саске были бы совершенно плоскими, простой чернотой, в которой ни глубины, ни загадки - ни-че-го.

- Итачи, - раздалось будто бы спустя целую вечность, когда картина с концами потеряла смысл и Саске потерялся. - Я знаю правду.

Это прозвучало тихо и очень спокойно. Ни то холодной водой наголову, ни то гвоздем в гроб. Слова, после которых словно бы все звуки перестали существовать. Тишина маленького мира внутри большого мира, где на заднем фоне вода, редкие птицы - да и плевать. Не между ними.

- Тоби рассказал мне всё, - спустя ещё минуту. Чтобы гроб точно не открылся. Чтобы вопросов точно не осталось. Будто бы эти два простых предложения должны были Итачи всё прояснить. Что же, зная уровень осведомлённости Тоби и того факта, сколько лет брат находился вместе с ним - скорее всего, так и было. По крайней мере, оно могло дать Итачи направление мысли, хотя бы на чем-то застопорить, позволить схватиться хоть за что-то, если тот ещё в состоянии перезагрузиться и после начать функционировать. Эту же роль озвученное Саске сыграло и для него самого.

Подул ветер, донося больше соли в воздухе и развивая волосы, ткань, тишину.
Саске присел на корточки рядом с братом, глядя сквозь него. Потому что перегружен, на большее просто не в состоянии. Но иначе - не мог тоже.

- Прости, Итачи, но я не могу исполнить твоё желание. Больше не могу.

То, что за гранью безумия, то, куда нельзя ступать, потому что там неизвестность - оно наступило.

Ненависть тоже бывала разной.
Иногда её последствия - зрелище куда большего порядка, ведь она имеет свойство расползаться не хуже чумы.

Они - два чуждых этому элементу мира. Они оба должны были умереть. Итачи - от руки Саске. Саске - умереть в принципе, в тот день, главное - чтобы умер Итачи, тогда младший заполучил бы себе право смерти, вырвал бы его, заработал, заслужил, доказал. Тем и жил, ради того и отказался от всего, что осталось, имелось и могло бы когда-то появиться. Иначе быть не могло. Саске иначе не знал, как, зачем, почему - даже представления в голове не имел. И теперь понятно, что Итачи - тоже. У каждого был план всего с двумя исходами. Никто из них не был готов к существованию ещё одного. Самого жестокого.

"Бессмысленно".

Они оба выжили.
То, о чём можно было только мечтать, не будучи обременёнными жизнью Тем Днём и немного-чуть-чуть лжи откинув. Вот только что с этим делать, как обращаться, если даже допускать мысль о существовании мечты как таковой - недопустимо, оно и не допускалось? Что. Им. Теперь. Делать. И что делать, когда выстроенные и [трепетно, старательно, маниакально] взращиваемые годами образы в голове дополняются деталями, разрушающими их.

Он смотрел сейчас на брата - в голове прострация. Он слышал его - будто ненастоящий, нарисованный, выдуманный, иллюзорный,  глухой - голос - в голове ни единой мысли.

Всё выплакал уже за раз. Всё предопределил. Всё вынес. Всё пережил. Ничего, кроме мыслей об утраченном, в Саске не осталось. Его душа - если была - не вывозила, не способна в себя более ничего принять. Как и нервные клетки - это не то, что восстанавливалось, не то, что можно собрать по кусочкам. Даже если заполнить её чем угодно - ничто не удержит, не сможет, опустеет вновь.

И это же самое - сейчас.
Саске хотел смерти брата во имя мести. Теперь он желал мести - во имя смерти не только клана, но и Итачи тоже. Саске хотел, чтобы брат жил, но это невозможно хотя бы потому, что с его грузом, с его решениями, с его путём - так просто не бывало [жизнь, где не черно]. И за это - он намеревался мстить тоже. Лишь месть и боль, совокупившиеся в страстном, липком, маниакальном дуэте, в нём и остались. А теперь живой брат - точно-точно живой, шаринган не врал, как и чакра - одним своим существованием вынуждал душу напрягаться и испытывать что-то ещё. Думать, когда Учиха более не способен. Принимать решения, верить в ложь, вестись или что-то ещё.
И это - слишком.

"Хватит об этих чёртовых глазах. Я засуну их тебе в глотку. Свои, чужие, все. Я ненавижу эти глаза. И тебя. Но ещё больше я ненавижу их всех."

Нужно немного времени, чтобы впихнуть в себя это, пристроить, и как-то... как-то действовать.
Саске одно знал - смерти брата он сейчас не хотел. Зачем тому жить? Ответа не имелось, Учиха и для собственного существования вне мести ответа не имел. Но тогда, много лет назад, Итачи не спрашивал, а хотел ли Саске жить, а устраивала ли его та цель, что он поставил. Саске не спрашивал и Тоби, желал ли он жить, когда не дал умереть после Того Дня. Итачи он, похоже, также не спрашивал, ведь явно сохранил ему жизнь также. Значит... они, в каком-то смысле, в одном положении - и это единственное, что нукэнин отчетливо понял по тому непривычному, аномальному, ломавшему созданный им образ поведению брата. Нет, кое-что ещё знал тоже наверняка.

Саске не знал, что делать с живым Итачи. Но справедливости ради, ещё несколько дней назад он и что со своей жизнью делать не знал, если бы не ужасная, невыносимая, но целительная правда [плевать, сколько в ней лжи на самом деле; Саске на самом деле плевать]. Знать, что с ним делать, и не надо. Тот обязан будет жить. Саске заставит его найти причину. Он хотел, чтобы брать был жив.

"Просто заткнись."

Саске не простил. Не забыл. Ничто не отменено, ничто не вернуть, не стало легче. Однако детали возымели значение: теперь было то, что он ненавидел сильнее брата; то, что во многом - кроме как амбициозности и гордыни Итачи [тот действительно принял решение сам; или верил, что сделал это сам] - и заставило его ненавидеть.

- ...

Взгляд тёмных глаз совсем поблек и стал нечитаемым, шаринган больше ничего не запишет сейчас. Не такого Итачи. И не такого Саске.
Нужно принять, осознать, что-то делать... Потом. Всё потом.

Когда Итачи "закончился", будто бы навсегда [нет, чакры в нём меньше чем просто мало, но сердце билось, жизнь не покинула тело], Саске лишь моргнул. Замедленный, заторможенный, никакой. Он глядел на тело брата с несколько минут, прежде чем прийти в движение.

"Прости, Итачи, но твоё желание не имеет значения. Ты будешь жить. И ты увидишь собственными глазами, что стало с миром, каким они его сделали. Твоими руками. И моими тоже."

Единственное, что сформировалось в мысли. Единственное знание.
Оно же заставило наклониться, поднять брата на руки - он в самом деле материальный, он имел вес, он не холодный, это взаправду - и отнести в собственное скромное помещение - без понятия, где именно всё это время находился Итачи, а спрашивать Тоби, видеть его - не хотелось. Мало чего хотелось, едва ли зоть чего-то. Саске будто в дымке, на автопилоте, и в нём, даже находясь без сознания, его снова вёл Итачи.

Он уложил кго туда, где обычно спал, а сам устроился на полу у стены, глядя перед собой. Брату надо восстановиться. Саске будет отключать его каждый раз, когда тот станет пытаться встать или отказываться от помощи - он не в состоянии ему ничего противопоставить [омерзительно, жалко, да?], и... станет ли? Учиха плохо понимал слои мотивы, своё состояние, свою жизнь, и если кровь - не водица, то едва по ту сторону будет иначе также. Оно тоже способно стать рутиной и заполнением образовавшегося пространства, времени, прострации и жизни [двух], с которой чёрт пойми, что делать.

Тоби он не скажет ничего - лишь только глазами. Ублюдок. Но... Саске не способен направить на него ненависти больше, чем на весь остальной мир: он заставил младшего жить, но старшему, похоже, не дал умереть. Это справедливо, это жестоко - теперь вынужденной необходимостью жить они обременены оба. И это... наверное, оно подавляло ненависть и чёрное пламя по отношению к Тоби. Они поговорят - потом. А пока пускай не мешает. Медикаментами и прочим Саске брата будет пихать сам. Нужно дождаться Карин; она полезная, она не будет задавать вопросов, она понимала.

[дело даже не в том, что мне нравится быть рядом, нравится смотреть на тебя такого, ломая этим свой собственный мир и подчёркивая собственную никчемность; не в том, что мне нравится заботиться о тебе; эта тупая, бесполезная рутина с тобой - нравится; она причиняет боли так много и это так естественно - вне боли я жить не могу, а потому всё в конечном счёте идёт как надо; вот так просто, только и всего]
х х х

Карин действительно ускорила процесс восстановления и даже сказала, что у Итачи на него чакра похожа - почти такая же невероятная, как у Саске. Кровь - не водица. И ненависть с болью, которыми напитана, тоже.

- Ты что-то видишь? - спросил он ровным голосом, когда Итачи после одного из пробуждений выглядел недостаточно паршиво, потому необходимости "вырубать" его снова не наблюдалось. Да и желания тоже. Саске по-прежнему стоило решить, что делать дальше. Вернее... среди имевшихся - в порядке россыпи из безумия - варианте остановиться на одном; решиться.

Будто этот вопрос что-то значил.
Вобще-то значил.
Всё. Т.е. буквально - всё.
Саске начал с этого вопроса, им же и закончит. Но ещё было то, что между. Наверное им... это ужасно, это нескладно, это непривычно, дико и непонятно, но им придётся поговорить. Тишина стала невыносимой, порождая слишком много демонов, коих хватало и без того.

Обычно брат был спокоен, немногословен. Чаще всего серьёзен и безразличен, иногда, помнилось - с ним - тёплый и заботливый, всегда покровительствовавший и терпеливый. Лишь единожды Саске видел его по-настоящему злым, вышедшим из себя, кричавшим. Незадолго до той ночи, когда тот уже - как теперь понимал нукэнин - познал вкус силы, оказался в под влиянием АНБУ и собственных амбиций, которым было всегда тесно. Это была короткая, но очень яркая вспышка, отпечатавшаяся в памяти и со временем обросшая налётам приукрашенная по мере того, как Учиха всё страстнее отдавался мести, стирая из образа брата всё хорошее.

Другой раз - второй - случился во время из битвы, что являлось одним из гендзюцу внутри другого гендзюцу, потому не считалось в полной мере и было... чем-то другим, понятным разве что Учиха, и то не всем, а тем ишь, что прошли путь Ужаса до самого конца.

Сейчас настал крайний - третий.

В первый раз Саске впечатлился, удивился и выдал реакцию, заставившую брата в момент замолкнуть, опустить голову и починиться.
Во второй - накрыл ненавистью и закончил тот уровень гендзюцу.
На этот раз Саске оставался спокоен. Абсолютно и совершенно, контрастом Итачи: даже глазом не моргнул, глядя на него всё таким же полупустым взглядом черных глаз, в которых не было души, но имелась решительность. Отомстить Конохе, если надо -в сему миру. И заставить Итачи не просто это увидеть, но и оказаться неспособным сделать с этим ничему. Не потому, что Итачи будет слаб, а потому, что Саске превзойдёт его даже когда брат будет максимально сильным из возможного. А для этого Итачи нужно продолжать становиться сильнее. Для это ему нужно видеть. И для этого ему нужно ненавидеть. Ненависть, как и месть - движущая сила, достойная мотивация; особенно когда не осталось ни души, ни сердца, ни внутреннего огня, не являвшегося аматэрасу.

Двинувшись со своего места, Саске в несколько движений преодолел небольшую комнату и оказался рядом с братом. С силой надавил тому на плечи, буквально вынудив сесть обратно, и присел напротив него сам. Культурно и почти официально, как бывало за семейными ужинами, во время собраний, в моменты выговоров, медитаций или как бы то ни было ещё. Саске будет сидеть, значит и Итачи не будет иметь повода пытаться встать, оставаясь приблизительно на одном уровне, пускай брат неизменно старше и выше; у младшего на это имелось ещё несколько лет в запасе, вообще плевать, если честно. Они и без того слишком похожи. Не только внешне. [ведь ты меня таким хотел создал]

- Победители пишут историю и распоряжаются своей победой так, как им вздумается. Тебя это больше не касается, - сказал это не мигая; будто внутри него два разных Саске, и один не верил, что говорил и делал то, что делал, а второй не верил про по определению, в том числе и в то, что делал. Это почти безличностно, почти полной отражение того, как поступал Итачи. И противоположность того, чего бы тот желал. Месть, как и полная опустошенность - страшная сила; иногда желание смерти - это поиск самого простого выхода и проявление трусости. Жить с последствиями своих деяний куда проще, чем просто перестать дышать. Саске знал это. Потому что всего всю жизнь заставляли делать, и начал это именно Итачи, забрав у него столько, что любая последующая потеря рисковала стать последней, лишив Саске не уже отобранного нутро или личности, так даже тонкой, пускай и ставшей крепкой оболочки. Потому что Учиха, потому что шиноби. [ведь ты меня таким хотел сделал]

- Ты не дал мне права выбора. Теперь я не вижу причин делать так, как ты хочешь, - он пояснил спокойно, глядя прямо в чужое лицо. Зрачки Итачи реагировали, значит, как минимум свет и общие очертания тот обязан видеть. Значит, могло получиться.

- Это всё из-за них - из-за чёртовых глаз? - голос Саске будто бы отделен от него всего, потому что ему по-прежнему дико. От того, что Итачи такой. От того, что Итачи живой. От того, что Саске не гнался. От того, что разговаривал с ним. Не таким. Живым. Без погони. Это не укладывалось в голове в полной мере, однако оказалось принято по факту. Никак не повлияло на планы Саске, ничего не облегчило, ведь если что-то внутри сгорело и рассыпалось, то не существует способна это вернуть. Однако Итачи всё сделал для того, чтобы чернота и он сам - заместо собственного наполнения - остались единственным содержимым младшего брата. Пускай получает последствия. [которые всё пошло не так, как тебе нравится, не правда ли?] [ты переиграл сам себя и больше не имеешь контролем над тем, во что вытекло твое собственное желание] [я не знаю, ненависть ли это; я не знаю, что на месте ненависти; я только знаю, что мне не нравится то, что я вижу; и знаю, что я - твой брат; ты знал, что мне нередко мерещилось в отражении воды, стеклом и зеркал, что, глядя на себя, я видел тебя?; я тоже делаю, и я тоже воплощу свое желание действиями; это желание - последствие твоего желания, последствие моих действий - результаты твоего действия; я надеюсь, ты будешь разочарован; я больше не хочу, чтобы ты был доволен, я не собираюсь удовлетворять тебя; ты был богом, ты был ланкой, и мне нужна он аи дальше, чтобы оказаться способным испепелить все; злись и разочаровывайся, потому что не сможешь лишить себя жизни и будешь вынужден жить - точно также, как вынудил меня; а не сможешь сделать это потому, что мы походи; мы - шиноби; мы - Учиха]

Если бы Итачи победил, то забрал бы глаза младшего брата.
В случае собственного же проигрыша, тот явно рассчитывал, что Саске не узнает правды - никогда, - и потому не заберет его глаз, не узнает всего того, что они пережили, и будет жить дальше. [главный дурак здесь ты, если полагал, что это возможно; что после всего, что сделали они, что после того,  то сделал ты, что после всего, от чего мне пришлось открестится и пережить, я правда смогу жить]
Сам Саске рассчитывал на смерть брата, следом - собственную. Ему было плевать на глаза. Прийти без них, доказать, что способен быть ровней даже без этого поганого бонуса, которого так жаждал видеть брат - это стало для младшего принципа. Ведь, знаете, подсознательная ирония: на момент битвы у Саске не имелось мангекью, и потому его глаза подарили ли бы брату свет - вновь, - но не подарили бы вечных глаз. Возможно, это было единственной причиной, почему в ту ночь он дал наставление, приказ, указание - прийти только с теми глазами. И Саске сделал всё, что просил брат, кроме этого. Фривольный, строптивый, да, даже после вех попыток с самого детства стереть младшего, сделав его дополнением к старшему? На момент схватки Саске об этом не знал. Теперь - знал. И в чужих действиях, в чужой логике - очень жестокой, беспринципной - прослеживались мотивы и причины.
Правда, той частью себя - той, что не была ненавистью - Учиха всё-таки полагал, что, возможно, Итачи не был разочарована слишком сильно. Что сделал всё в том числе и потому, как и сказал Тоби: потому что брат ему всё-таик небезразличен, потому что... любил. Но об этом спросить, кончено же, не решится. Потому что не готов услышать ответ, каким бы он ни был. Может быть однажды, если хотя бы когда-то... Но не ещё - ещё нет. В конце-то концов, его манекью пробудился не от того, что Итачи умер и Саске, наконец, отомстил. Но от осознания того, что, Возможно, кроме ненависти в брате было... что-то ещё. Что он заслуживал другой судьбы. И что сам Саске... возможно... мог бы испытывать совершенно другие чувства. И это всё оказалось гораздо, гораздо сильнее и больнее простой по совей сути ненависти. Ведь даже она, в конце-то концов, была логичным финалом, продолжением, порождением именно любви.

Заместо того Саске прибегнет к их их традиционному методу. Где важна лишь сила и следование за ней. Туда, где всё становилось только хуже, но... откуда ему уметь иначе, в другое? Зачем?

Впрочем, слова свои Учиха произнёс так, что стало понятно: паузы не будет и последуют ещё. Потому почти сразу продолжил, прикрыв глаза и устроив руки на коленях. В очень статичной, спокойной, почти официальной манере. Не потому, что ничего не испытывал. Но потому, что держаться, собраться, ка-кто... сложить это всё воедино - сложно. Принимаемое решение - сложно. Сложно - всё, буквально и без исключения. Однако он не должен и не собирался проявлять слабость.

- Похоже, как бы ни завершилась наша сватка, всё в любом случае пошло бы одному из заготовленных тобой результатов, итог устроил бы тебя в любом случаи, ты бы остался победителем при любом раскладе. Однако правда оказалась другой. Всё пошло не так, как ты планировал. И не так, как планировал я, - Саске ненадолго замолчал, набираясь духом и концентрации. Руки сжали ткань одежды, а лоб едва-едва нахмурился. Голос не терял спокойствия. В конце-то концов, он десятки, если не сотни раз последние дни обдумывал своё решение, выстраивал эти слова и сейчас шёл уже по своему собственному сценарию.

- Ты хотел, чтобы у нас были равные глаза и ты смог получить вечный свет? Что же, тогда я отдам тебе свои глаза. И заберу твои, - Саске открыл свои, уставившись прямиком на Итачи. Если тот посмеет активировать своё шаринган - Саске его вырубит; снова. Пусть даже не пытается прибегать к мангекью, а от обычного шарингана зрению хуже не станет. Разве что самочувствию, ведь их глаза на любой своей стадии - это боль и цена, которую они платили за её приобретение. Она никогда не забудется и никуда не уйдёт. каждый томоэ навечно утянул часть души с собой, впрыснув её в глаза.
- Ты хотел, чтобы я явился к тебе с такими же глазами... Что же, теперь мы будем в них равны. Навсегда. Это даст тебе почти всё, к чему ты стремился. Но я пришёл к тебе без равных глаз и не проиграл, потому что стал сильнее и без них. А теперь стану ещё сильнее. Чего бы мне это ни стоило. Ты не сможешь меня догнать, Итачи, но обязан будешь это увидеть. Глазами, которые больше не погаснут. Хочешь ты того или нет. [разве не должны после возвращения жизни сбываться мечты, хах?]

[плата твоя невысока: вся твоя боль и всё то, что видели твои глаза, станет моим; я переживу каждую чёртову секунду. всё, что делал все эти годы, всё, что запомнил твой шаринган; но я пока не осознаю и не понимаю этого в полной мере, да и ты едва ли тоже... ты не можешь быть настолько больным ублюдком, даже у тебя есть пределы,  я знаю; Тоби сказал, что ты не чудовище, и я теперь вижу это - ты действительно не чудовище, не рождён им; я помню, каким ты был тёплым, и рвёт меня в клочья куда сильнее ненависти]

Отказаться у Итачи права нет.
Его единственная альтернатива - убить себя. Самостоятельно. Без помощи Саске. Собственными руками, руками Тоби или кого-то ещё в Акацки.
Но он - Учиха. Учиха Итачи. А потому... Нет, альтернатива у Итачи действительно отсутствовала.
Он получил то, что заслуживал. Кнут и пряник, награду и наказание. Любовь и ненависть. От судьи от жертвы. От того человека, что проделал весь этот путь параллельно [вместе] с ним. Ради него. Для него. Во имя него. Пускай презирает и ненавидит Саске за это - ему плевать. Младший принял это решение, руководствуясь собственной ненавистью и местью; как и собственной любовь ли это?... Не имело значение. На это - и только это - решение Саске имел право, коли права умереть не заслужил, коли не имелось в его смерти смысле теперь, пока живы они все. И им он намеревался воспользоваться, раз так.

Да, оставить Итачи жизнь и заставить страдать чуть дольше - это тоже форма мести, куда более совершенная и жестокая, настоящая; она не представляла ни побега, ни возможности просто завершить страдания, оставив последствия поступков на тех, кто жив - мёртвым все равно. Потому что смерть — это милосердие, а его Итачи не достоин. И никогда не заслужит. Но это только с одной стороны.

Итачи отнял у Саске право умереть, сделав всё, чтобы брат выжил, несмотря на то, что самому Саске это было не нужно (прямо как Итачи сейчас). Он обернул его жизнь в ночной кошмар, и как только у младшего появился шанс на условно-нормальную по меркам мира шиноби жизнь, появились зарисовки на друзей, на отказ от мести, на изменение пути, которое было очень глупым, но действительно способно было подарить Саске хотя бы иллюзию счастья - Итачи пришёл и эгоистично отнял это тоже. Напомнил, вбил в рёбра и голову полусмертью, что единственная реальность Саске - это смерть, единственно важное лицо - это Итачи. Единственное, за чем и куда стоило следовать - это месть ему, это его убийство, это - глаза, с которыми брат обязан был явиться. И если бы тогда, в Долине Завершения, Учиха решился убить Наруто, принял бы решение, соблюл бы все заложенные и оставленные братом приказы (рекомендации, инструкции, шаги) - сейчас всё непременно было бы иначе. Но Саске этого не сделал, ведь и без того жил, хотя на самом деле мере - душа его - умерла ещё в ту ночь, оставшись на кладбище, где для него не нашлось места. Это не то, что можно простить. Это не то, что можно хоть сколько-то назвать благими намерениями, любовью или заботой. Не в близком ко здоровому понимании, но в понимании Учиха... в понимании Учиха Итачи, всегда амбициозного и в стремившегося выйти за любые рамки - оно могло бы им быть. Суть даже не в этом. Не только в этом. Это - месть. Но неизменно - не только.

Рождение Учиха, рождение в смутное время, выбор смутного пути, бытие в АНБУ, юношеский максимализм, подогреваемый гениальностью и подталкивающий к принятию решений - это все отобрало у Итачи жизнь. Саске не оправдывал его, не снимал вины, однако брат также был молод, также мог бы иметь в жизни другие вещи, которых в силу последствий совершенного получить не мог, лишился раз и навсегда. Не умел, не знал, едва ли хотел бы. И все равно оглядывался: на лимиты собственной чакры, на приближающуюся слепоту, на желание с одной стороны получить всевластие глаз, а с другой, в противоречие - обеспечение силы единственно важному для чего человеку (вот так, так Саске понял слова Тоби). Итачи не заслуживал милосердия, как и не способен был его оценить - подобное милосердие облегчило бы ему кончину, но ещё сильнее обременило бы Саске, и без того развалившегося в черную лужу, в которую ступишь - отравишься, там кислота и яд, ничего не осталось ни от души, ни от личности. Однако чего Итачи заслуживал - так это возможность прожить жизнь иначе. Зная, что Саске теперь знает - минус одна маска. Зная, что время больше не подгоняло его, и что он волен распоряжаться им как считал нужным. Прошедших лет не вернуть, как и не вернуть клана, их девства - ничего не вернуть. Но можно получить взамен потерянных лет новые.

А ещё - так Саске будет легче. Просто знать, что Итачи жив. Неважно, насколько будет ненавидеть младшего брата. Неважно, по какому пути пойдёт - он имел право выбрать любой, он заслужил этот выбор и это право. Саске просто важно знать, что брат жив. Всё. Вот так просто. Саске жив - пускай будет жив и Итачи. В ту ночь остались только они. Вы хотя бы понимаете глубину этого определения? Кровные браться, особенные браться; бог и солнце, надежда их клана, и тень, не имевшая значения, потому что бог уже избран и рождён - помесь зависти, одиночества и любви. В котором никого больше не осталось.

Итачи не убил Саске может ещё и потому, что не желал нести эту ношу в одиночестве, как бы сам себя не обманывал, и если младший окажется силен достаточно, чтобы завершить историю - как единственный, кто нёс тоже самое - так тому и быть, никто другой на подобное права бы не имел [мы оба верили в этом, в этом наша вера едина и неразделима].
Возможно, в том числе поэтому Саске желал, чтобы старший жил.

На самом деле причин подобного желания бесконечное множество, такое бесконечное множество...

Саске ничего не говорил, потому что это не имело смысла. Итачи не скажет то, что Саске подсознательно хотел бы услышать. Он уже принял решение. И в сложившихся обстоятельствах - единственно верное решение. Как шиноби, как Учиха или как человека - более не имело значения. И глаза, если так сложилось - это лишь маленькое дополнение к большому решению. Не то дополнение, которого Саске хотел, но то, к которому его толкали обстоятельства.

Он внутренне вздрогнул и замер, когда чужая - родная в прошлом, кгда-то давно, в той жизни, что была до двух пропущенных смертей - коснулась щеки. Настоящая, чуть тёплая, не с целью убить, без куная. Просто рука просто брата, с которым они обсуждали на самом деле ужасные, отвратительные вещи. Вернее как, обсуждали: не соглашались друг с другом, вбивая факты языком безапелляционной силы даже в словах и совершенно дуг друга не слушая. Как, впрочем, было всегда, даже в детстве, если проанализировать. Иначе не умели, иначе - значило смерть; мир таков.

- Я не одержим этими глазами, Итачи. Мы похожи, но я - это по-прежнему не ты, - он ловит в себе желание задержать это прикосновение, потереться о пальцы щекой, накрыть её рукой. Но не может. По такому большому, длинному перечню причин. Он этого просто не выдержит. Оттого пальцы на ткани сжались ещё сильнее, а взгляд скосился к руке. Момент - столько всего из детства пролетело, казалось, забытого; и тот момент, последний, когда они оба должны были умереть, исчерпав силу и чакру... Нукэнин дёрнул головой, отчего волосы также покачнулись туда-сюда, как бы намекая Итачи, что ему не нравится, и всё-таки коснулся чужой руки, чтобы отвести её от себя. Не думая и не прислушиваясь к собственным ощущениям.

- Вся сила, что есть у меня, вся, до последней капли, как и вся сила, которую получу - я использую её для того, чтобы отомстить. За клан, за тебя, за глупость. За то, что чужие дети смеются ценой слёз детей шиноби, детей нашего клана, и ничего не платят взамен. Мне всё равно, что случится со мной после. Мне всё равно, если это лишит меня жизни - я должен был умереть ещё много лет назад в ту ночь. Теперь я обрушу на них всю боль и несправедливость - то, что они заслужили. Мне всё равно, что тебе это может не понравиться. Я их ненавижу, Итачи. Ненавижу больше, чем тебя, ведь если бы не они - эта ненависть не нужна была бы ни тебе, ни мне. Пускай сами познают то, что сотворили своими руками, - голос спокойный, однако в нём ощущались ярость и не безразличие, абсолютная, тотальная, беспросветная тьма - понятны эмоции, что руководили Саске - и он не собирался этого скрывать. Не от того, кто во многом виноват в их возникновении, но при этом сам являлся жертвой и результатом чужой глупости не в меньшей степени, чем Саске. Ведь никто из них, из тех неблагодарных глупцов, во имя иллюзорного благополучия или чего-то ещё не лишал себя пускай раздражавшей, но семьи, своей собственной, собственноручно; как семьи, так и будущего; по указке тех, кто сам не способен сделать ничего, чтобы после назвать его преступником. Единственным виноватым. Ничто не оправдывало Итачи, но и их - тоже. Саске этого не простит. И быть ни героем, ни быть с ними в принципе - не хотел. Это - вот это стало бы предательством и самым жалким, никчемным из исходов. Мёртвым всё равно, и теперь за них всех решение принимал Саске. Отвечать за клан Итачи права не имел, вычеркнув себя из их числа, как и Тоби. Зато имел его саске.

- Вечный Мангекью будет весьма полезными для этой целей, это правда. А для чего его желал ты - я не знаю, это твоё дело и твои цели.

Саске конечно же себя обманывал.
Но какая разница.
Иного правильного решения - не для мира, но для него - просто не существовало. И искать его он даже не намеревался.

Отредактировано Uchiha Sasuke (18.06.2023 14:54:31)

"Справился - ослеп," - меланхолично отреагировал на чужие слова. С подобным с одной стороны невозможно смириться, но с другой - это то, к чему были готовы те исключительные единицы, умудрившиеся к собственной гордости и несчастью заполучить мангекью, к тому моменту уже растеряв и любовь, и во многом смысл жизни - ему необходимо было умереть, чтобы получить столь высокую награду. И она должна отнять всё, ведь когда уже лишился любви и смысла, то и свет материальный со временем становится не нужен; как и жизнь - шаринган как бы сам намекает, природой заложив так, что после определенной точки наступало время умирать, не существуя пустой оболочкой. Их природа - это вообще очень несправедливое, жестокое явление; Саске не знал, почему так сложилось и чем именно их род заслужил подобное, но... оно и философию некую формировало, не так ли?

Очень многое в памяти нукэнина живо и наcтолько ярко, что никогда не стереть; оно было обращено во тьму, со словами Тоби - будто бы, погрызенное и поддавшееся коррозии - вновь вернулось в свет, теперь получив вдобавок радиацию, настолько силен стал накал искаженных - самых теплых - воспоминаний. Они были живы и прямо сейчас, но Саске не позволял себе поддаваться им, выпускать их, погружаться в них. Он не знал, что ему с ними делать, что не только с Итачи, но и с собой делать. Потому что... В голове звенело от попытки думать, там перегрузка и неизменно ничего не уложилось. Так бывает, когда всё теряет смысл, когда ты уже ложишься в гроб, но тебя оживляют, набивают чем-то торопливо, а затем оказывается, что, ну... У него слова даже не вязались, как это всё описать. Как любовь и ненависть могут быть вместе, как раздражение и благодарность могут ютиться, как может одновременно хотеться уйти, но при этом остаться рядом и не уходить никогда-никогда. Ужасаться чужой немощности, но при этом быть готовым приносить стакан воды хоть десяток раз за день - лишь бы только был, остальное - ничего страшного, смысла меньше уже не станет, ведь он пропал ещё в Тот День; то, что продолжал дышать - лишь техническое недоразумение.

Это сумасшествие. И чувствовать, как оно охватывает тебя, как разъедает, как проваливаешься - это страшно. Страшно прежде никогда не было, он ведь всё носил в себе и кого оно более не касалось, а после Тоби Саске вовсе не агрегировал на таковое. Ведь единственный человек, мнение которого могло быть важно... Вот он, сидел сейчас, не мёртвый. Они оба одинаково растеряны, они на самом деле всё прекрасно понимали друг о друге и даже способны были взвесить сами себя. Вот только от этого не легче. Они - результат одних и тех же действий, но находились на этой палке в разных точках, были не единым звеном, и причнно-следственное выражалось иначе.

- Вот как, - рвано, коротко, резко. Саске безумно, до тряски в коленях хотелось бы, чтобы Итачи подразумевал именно то, что говорил. Это заставляло что-то давно рухнувшее внутри будто бы согреться, словно остывший пепел снова познал тепло. Однако то, что собиралось годами, даже осознанием и чувствами не испепелить в момент [тогда совсем-совсем ничего не останется, ведь пепел - это тоже содержимое], оно говорило: Итачи пытался обманывать и снова увести. Куда и зачем, чего добавился теперь - Учиха не в состоянии понять. Просто как верить Итачи? Даже если бы он забрал глаза брата, не получил бы ничего, кроме нового зрения, ведь Саске пришёл без тех глаз, они не имели цены в вечности - иначе бы Учиха вырезали друг друга за них, чего не происходило. Не каждый Учиха в принципе пробуждал в себе шаринган, не у всех в клане он был, не то чтобы многие заходили дальше одного или двух томоэ, потому... Боги, почему он вообще думал об этом? Неужели, чтобы не ощущать, как булькало внутри, как чёрное озеро покрывалось пузырями, закипало и вибрировало?

- Не сомневаюсь, что ты продумал то, что другие даже не думали продумать, и ты продумал в том числе то, что они это не продумают, - прозвучало и сказано с ядовитым холодом, но... Саске в это правда верил. Сначала родители, после Итачи - все вбивали ему в голову то, что старший был самым умным, самым сильным, примером и планкой во всём, абсолютом. И даже рассказ Тоби - он будто это подтверждал, внезапно нашедшийся родственник даже не пытался очернить Итачи, преуменьшить или приумножить его грехи. Кроме той ночи предъявить Саске ему (Тоби) почти нечего. А что предъявлять Итачи в сложившихся обстоятельствах... Явно не то, что тот выжил. Ведь когда нукэнина накрыло сознание, "что угодно, только лишь бы он выжил" - стало его буквальным несбыточным желанием. Несбыточным желанием, которое вдруг сбылось. Что предъявлять вселенной Учиха более просто не знал. Ведь его вселенная давно сжалась до размера одного человека. Раздулась, погасла и... здравствуйте.

- У меня есть команда, - и ещё девятихвостый. Надолго или нет, но какое-то время Курама не сможет сопротивляться этим глазам, а много ему и не нужно. Достаточно, чтобы разрушить всё, чтобы насытить их болью и залить кровью; Саске не был жестоким, но жестоким был мир, и потому теперь он лишит детей родителей точно также, как поступили с ними. Теперь их дети увидят потери и войну также, как Итачи и дядя Шисуи. Теперь они тоже останутся одни - может быть не выживут, а может удача от них всё-таки отвернётся - и, хах, пускай пытаются выкарабкаться. Когда всему миру плевать, когда никого больше нет. Пускай попробуют вырасти и найти виноватых, чтобы отомстить. Вот только к тому моменту все те, кто виноваты, будут мертвы: их родители, шиноби, старейшины, Саске. Не останется никого, и даже право на месть - Саске заберёт у них и его; авось это хоть сколько-то компенсирует то, что у него [у них] отняли.

Карин, Джуго, Суйгетсу - они знали о планах Учиха. Они понимали. По своим причинам, очень разным и очень разные, они пойдут вместе с ним. До конца. Они - не чёртовая Седьмая Команда; не пытались его менять, не обвиняли, но имели свои цели и следовали вместе с ним. Даже понимая, что с большей вероятностью это путь в один конец. Не то чтобы у кого-то кроме Суйгетсу имелось много смысла жить, если совсем честно. Все они никому не нужны, каждому из них найдётся, что предъявить миру.

А ещё... Если не станет Конохи, Итачи будет свободен. Жестоко, радикально, но честно. Совсем свободным. Всё его прошлое будет зачищено, обнулено, к нему будет не вернуться. Разруха, выжженое чёрным пламенем поле, пустыня - он больше не поведётся и не вернётся туда, сможет пойти куда угодно, сможет продолжить жить, если захочет. Наёмником, фермером, философом, картежником - кем угодно. Захочет - умрёт. Однако у него будет разнообразие, будет выбор. И за это Саске готов отдать жизнь, вылить всю черноту, что в нём накопилась, отпустить и исчезнуть. Итачи всегда был способнее, сильнее, значимее, важнее, и для него место в мире непременно найдётся; оно нашлось даже после геноцида, пускай Акацки  и сомнительная альтернатива. Не то чтобы АНБУ или шиноби на деле не точно такое же убийцы. В этом мире нету света, потому их генетика и лишала его буквально, отрезая ненужное. Всё черно и возвращалось к черноте, уходило в неё и не обманывалось более ни образами, ни красками. Хах.

- Не буду тебя тревожить.

Иного смысла последнего вопроса брата Саске даже не допустил. Даже не посмеет мечтать. О том, чтобы мстить вместе за них, за них всех... Это слишком.
х х х
С тех самых пор, как нукэнин принял решение, он будто бы не был собой. Одной части его абсолютно спокойно, словно бы он всю жизнь к этому шёл и оно являлось естественным ходом истории, но вот с другой... не сомнения, но внутреннее сопротивление, нервы, будто бы невозможность осознать, что он в самом деле намеревался сделать. Что это по-настоящему, что у этого будут последствия, что оно происходило. С живым Итачи. Он жив. И Саске жив. Они вроде бы как не враги и вот эта вся вереница сломанных образов, мира, целей, себя самого...

Учиха совершенно не знал, чего ожидать. У Тоби никогда не было вечного мангекью, ни у кого не было - кроме Мадары по слухам - и потому ожидания и предположения являлись лишь домыслом. Одинаково и для Итачи, и для Саске - неизвестность, вот она, осязаемая в руках, но будто бы и нет. Карин не была в восторге от подобной идеи, но вся эта ситуация, похоже, и её тоже сильно вывела из равновесия и выбила из сложившейся прямой, потому в конечном итоге перечить не стала, согласившись помочь. Так-то Тоби она не доверяла, и личное участие будто бы давало некоторые гарантии и спокойствие. Можно понять - Саске и сам не то чтобы ему доверял; но в прочности их договорённостей успел не раз убедиться. Как и теперь имел, за что благодарить.
х х х
Итачи это всё далось тяжелее, как и тяжелее восстанавливаться: он слишком запустил своё здоровье и каналы чакры, слишком сильно перенапрягся тогда, когда вышел к скалам, да и на самом деле пересадка не просто глаз, но шарингана - это процедура тонкая, ювелирная. Сложная не только медицински, но и во всех возможных смыслах. Для них это почти сродни пересадке души, ассимиляция одних глаз на месте других, смешивание силы, перенятие отпечатанных навечно воспоминаний, которые теперь будут делиться, и оно наоборот-взаимно. Новые потоки, чувства, что будут бить по глазам - сложность процесса отсутствовала даже в семейных записях, этого неизвестно даже в теории, история подобного, кажется, не знала. Это далось бы тяжело кому угодно, даже сильнейшим из сильнейших. Просто Саске повело чуть больше: он загонял себя отличными от Итачи способами, не рассыпаясь в песок от почти сожженных каналов чакры, а ещё перенял все техники Орочимару; Саннин может из его тела и исчез, но его техники по-прежнему с Саске, он познал и пропустил их через себя, потому его регенерация более совершенна. Такая, какой и полагалось иметь машине для убийств.

Было больно. Безумно. Не только глазам, но и внутри. Первые ночи ему снились кошмары, и Саске не знал, воображение ли это или то, что Итачи видел в самом деле. Его реальность, его [их; нашими]глазами. Та ночь. Всё, что было раньше. Всё, что было после. Всё то, что запечатлел шаринган - уйдут годы, чтобы ознакомиться с этим. Однако Учиха давно не просыпался в слезах до... этого момента. Реальность - своя, чужая, действительная, - путалась - и нукэнин откровенно терялся ещё больше, как и сильнее проникаясь ненавистью. Жизнь брата - это одно сплошное горе, в ней будто бы не было ничего хорошего; лишь сила и кровь, ничего между и... Когда чужими глазами он увидел себя_тогда_в_детстве, кажется, внутри что-то сжалось и натянулось настолько, что это стало больше, чем просто невыносимо. Саске тогда отправился к Тоби за заданием, чтобы отвлечься. Потому что утопал всё сильнее, теряясь и закипая. Нужно опробовать глаза в деле, нужно отточить навыки, нужно довести всё до совершенства, чтобы совершенной стала месть. Столь же бесконечно болезненной для них и четкой для него, как зрение этих глаз.

Итачи, возможно, повезло чуть больше: в отличие от брата Саске не склонен был к убийствам, да и пыткам тоже, даже под диким и пограничным наставничеством Саннина калеча, но не лишая жизни; ни то потому, что чему-то научила Коноха, ни то в качестве протеста, ни то не желания засорять память своих глаз - безжалостным надо быть только к одному человеку, а они все - не Итачи. Итачи, возможно, повезло чуть больше: шаринган Саске просунулся в Ту ночь и первое - единственное на долгие годы - что он запечатлел - это удалявшегося брата в месте, полном лишь смерти и убитого будущего. В ту ночь Учиха треснул настолько, чтобы шаринган последующие несколько лет вовсе отсутствовал, вновь дав о себе знать лишь тогда, с Наруто, когда... Итачи и это увидит тоже. То, что там, в той чертовой деревне, у его младшего брата почти была жизнь. Почти были связи. Что-то важное. Как и увидит, как сам - чужими глазами, теперь его - лишил этого, словам, вытряс; забрал, решив, что имел право [а ты имел]. Итачи, возможно, повезло больше... в самом ли деле, хах? [упивайся тем, как тебя всегда было много, сколько ты у меня отнял, как я следовал за тобой, даже когда ты пропал; страдай или наслаждайся - мне не важно, ведь ты больше никогда не убежишь и не забудешь, всем мои труды и потери [ради тебя] будут с тобой; вся ненависть, растущая и расцветающая - ты увидишь это всё]

Саске не представлял, что значил этот обмен.
К сожалению, не знал.
К счастью, знад отныне: теперь его желание мести лишь окрепло. Сколько всего утеряно. Сколько всего пережито; Итачи.
х х х
С момента пересадки прошло уже недели три. Недостаточно, чтобы освоить все техники, чтобы отточить их. Недостаточно, чтобы привыкнуть к боли - чёрт подери, глаза не слепли, но неизменно пропускали все эмоции через себя, неизменно напрягались до предела, неизменно болели, стоило трём томоэ перейти в форму вечного. Но достаточно, чтобы ощутить весь спектр боли, сожалений и презрения - их обоих; чтобы начать ценить собственную жизнь. Не как человека, но как воплощения мести. Саске не позволит с собой ничему случиться до того самого момента, пока они смеются и имеют будущее.

Итачи этого времени также должно оказаться достаточно, чтобы прийти в себя. Может быть как на пике - никогда, а может быть пик - впереди. Однако вечные глаза вернули ему свет [я стал твоим новым светом, как ты и говорил], чёткость и ясность картинки [но не ума? это ведь тотальное сумасшествие?], силу, которой тот долгое время жил и мерил мир кругом; в конце-то концов, вечный шаринган также немного увеличил запас чакры, что могло покрыть то, что Итачи потерял за время перегрузки возможностей и выхода за пределы лимитов собственного тела. А может и нет. Откуда знать. Главное: теперь он увидит месть собственными глазами. Как Саске и обещал. Выходит, каждый из них сдержал своё обещание?

Он расположился в ближайшем лесу, что находился за убежищем, за скалами. Не слишком большой, не слишком густой, но неизменно лишенный людей и подходивший для тренировок. Не останавливаться ни-ког-да. Ни на минуту. Саске обещал. Итачи - что тот не угонится. Себе - что отомстит. Клану - что присоединится к ним, сделав всё как надо. Тренироваться, изобретать маневры с кунаями, подручными предметами, змеями; возможно, стоило начать приводить загипнотизированных людей, чтобы использовать в качестве полноценных оппонентов?... Какой-то неведомый финальный рубеж от этого словно удерживал. Но если понадобится, если Саске увидит, что не справляется - переступит и его тоже. Не то чтобы это теперь имело хоть какое-то значение. Так и тренировался, вернувшись с задания. Что угодно, лишь бы не встречать Его. Потому что... Слишком много всего. Саске едва ли сможет сохранить лицо. Он теперь слишком многое знает о брате, чтобы от него не тошнило. Слишком многое, чтобы не любить. И что делать - ответа неизменно не имелось. Его и не было, не могло быть.

Они не могут не чувствовать друг друга. Ещё до того, как жизнь оказалась с концами разнесена, ещё до того, как безусловная любовь обратилась в непроглядную ненависть, ещё до того, как крепкие узы стали ещё более крепкими, но в обратном направлении - ещё (уже) тогда Саске способен был почувствовать брата как никого, что не раз вытекало в мелкие игры в обман со стороны старшего, а для младшего оставалось незамеченным и будто бы само с собой разумеющимся. Годы прошли, время во многом сделало своё дело, однако стёрло все-таки не всё и не с концами. Потому что Итачи почувствовал - знал, что Саске там, тренировался; а Саске почувствовал - знал, что брат приближался. И глаза никого из них не являлись причиной подобного, глаза - лишь чёртовая закономерность, продолжение чего-то очень давнего, нездорового, жестокого и извращенного, заложенного в саму природу их проклятого рода; их кровной связи особенных [такими их сделали Итачи и история] братьев.

Итачи подумал, что застал врасплох и мог попасть.
Саске думал, что нет.
Какая разница, где правда, ведь по итогу они на одном поле. После всех странных исходов и малочисленных, но слишком насыщенных ситуаций, после всего молчания, дел, пережитых кошмаров при свете дня и во сне, полученных вместе с так желаемыми братом глазами - вот они, друг напротив друга, глаза в глаза. От перестановки, хах, сумма не менялась: глаза оставались те же, как и они сами. А уж усложнять или упрощать ситуацию - зависело от того, как смотреть. В случае Саске главное, что чётко видна цель - месть, и почва не располагала ни к чему другому, ни к чему другому не располагал Итачи, его содержимое, жадно впитанное младшим заместо своего собственного, давно изничтоженного и дважды отнятого в початке.

- Мотивируют, - сухой яд, пылью разносящийся по воздуху. Чёткий, как и взгляд, как и чужая фигура перед глазами. Глаза в глаза. И, действительно, ответ исчерпывающий: мотивировало. Всей той болью и несправедливостью, всем тем, что пришлось пережить Итачи, всем тем, чем он стал, во что превратился из семейной гордости и надежды, из планки Саске. Всё, что он видел, каждая чёртова минута - они заплатят за каждую из них втридорога, потому что за годы набежали проценты и теперь пора возвращать долг.

Если прежде Саске был растерян, если прежде им руководили лишь слова Тоби, спасительные за неимением иных причин и пустоты в голове, то теперь он весь [снова] заполнился одним лишь Итачи, и ему больше [снова] не нужны ни чужие слова, ни наводки, ни задания. Теперь он сам. Когда-то Итачи наставил его на путь мести, но сейчас, даже получив толчок от другого кланового убийцы, Саске сам принял решение, когда "прозрел" в той форме, о какой никогда не мог и подумать прежде. В той форме, что не лишала его ненависти к брату, но и напоминала о любви к нему, пиная в лицо то, что едва ли у него когда-то имелось что-то дороже и теплее, ценнее и желаннее. Независимо от того, знал ли Саске, что делать с этим теперь. Знал или нет - какая разница; ответ таился в мести. Самое важное и практичное знание, единственная цель. Для другой существовать уже бы не получилось. Не хватит, не осталось, исчерпался.

- Что на счёт тебя, Итачи? Эти глаза стоили твоего желания? - ни единая мышца не вздрогнула, ни намёка на улыбку, смущение, стеснение, раздражение или что бы то ни было ещё. Саске без понятия, что стоило показывать Итачи. Саске без понятия, что сам был готов показать. Здесь и сейчас. Ведь... тот уже увидел всё. Всё то, что отнял, всё то, за чем следовал Саске; за ним. Видел, кто являлся всей жизнью младшего брата, видел расцвет и переломные моменты его ненависти с той самой миссии на мосту и до недавнего времени. Когда-то даже увидит себя беспомощным во время разговора после "воскрешения"; ему, впрочем, и до того должно хватить картин в глазах не на одну неделю, ведь как и Итачи, Саске много тренировался и оттачивал свои глаза, чтобы подготовиться к Тому дню только для них двоих; только схватка с Итачи, его оценка, его поражение - только они вимели значение, всё затевалось только ради этого. А сейчас... Саске не станет врать, говоря, что многое изменилось. Им всё также продолжала руководить ненависть и жажда мести, густая и насыщенная как никогда прежде. Просто теперь он не намеревался вынашивать её годами, теперь сменился адресат. И чего при подобном сюжете ожидал брат, что будет делать сам - Саске без малейшего понятия. Едва ли нашёлся бы ответ, способный удовлетворить его. Существовал ли он вообще, в принципе?

- Ты больше не выглядишь паршиво. Хочешь размяться в тайдзюцу? - вылетает спокойно и... непроизвольно. Ведь что ещё им делать? Шиноби, нукэнинам, военным машинам; тем, кто почему-то не умер [следовало сделать это уже столько чёртовых раз], родившись для войны и убийств, теперь обладавшими глазами друг друга, моментами жизни друг друга, так многим "друг друга", что... почему бы и нет? В прошлый раз Итачи был практически слеп. Сейчас - нет; будет сложнее, интереснее, полезнее. У обоих новые [ещё не разработанные и не раскрытые на весь имевшийся потенциал] глаза, чёткость и куча черноты внутри, выплеснуть и вынести которую едва ли способен кто-то ещё. Саске оттачивал навыки для него, и знал теперь, что, в каком смысле, хотя бы частично, Итачи делал тоже самое, продолжая развиваться потому, что всё-таки ожидал от своего никчёмного брата хоть чего-то - силы, и потому и сам становился сильнее. Наверное, теперь нечто подобное только и было логичным? Издевательством и наградой - для обоих. Единственный понятный язык. Столкновение с планкой, которая [снова бог всегда бог навечно бог даже на сожженных иконах всё равно бог алтарь не забывает молитв ведь все они были обращены к богу] теперь не являлась первостепенным врагом, не являлась центром мести, ненависти и злости, уступив в этом чему-то большему [не сильнейшему, но размазанному сотней жалких жизней тех, кто их не заслуживал]. Да, центром этого больше не являлся; но не переставал оставаться тем, ради кого все эти годы Саске отрезал по себя кусочек за кусочком каждое утро, для кого всё это подготавливал и устраивал; тем единственным живым существом, в абсолют силы которого верил, снисходительно глядя даже на наставника, который вообще-то также считался гением одним из сильнейших шиноби не за одно поколение.

Их обоих не учили разговаривать и, хах, не похоже, что они оба делали это - теперь-то можно было с уверенностью констатировать, судя по материалам из чистейшего первоисточника; точно братья, даже на расстоянии, подкожно лишнее [для лишних людей] отсекали.

Если первым словам между ними и суждено прозвучать, то какими, как не такими, им стоило быть.

В Саске будто и капли от былого благоговения не осталось, но.

Отредактировано Uchiha Sasuke (02.07.2023 02:41:01)