Несмотря на все, что произошло по вине Олимпийцев, Гипносу нравилось жить, как смертный и среди них. Он всегда любил их: их проблемы и радости были подобны кусочкам отшлифованного стекла или мрамора, которые можно найти на любом пляже. Он изучал их, любовался, погружался с человеческое море с приязнью и возбуждённым удивлением. Даже худшие из худших не могли поколебать веру младшего божества в человечество в целом, спокойную и полную любви.

Особенно когда рядом всегда был Танатос. Лучший друг, брат-близнец, смерть постоянная к его смерти временной: им было хорошо вместе. Они всегда находили друг друга: неважно, сколько времени прошло или какое лицо они носили в этот раз, Гипнос и Танатос были рядом.

В этот раз у Танатоса — Габриэля, — были родители, сестра и племянники. У Гипноса же, отзывавшегося на имя Майкл Сомнус, был только приемный отец, который страдал синдромом запертого человека после обширного инсульта. Чтобы оплатить его уход в специальном заведении, Майкл управлял небольшим магазинчиком-мастерской «Звездное небо»: он варил и продавал красивое мыло и свечи, делал бомбочки и пену для ванн, собирал мешочки с травами и благовониями для расслабления и плёл ловцы снов. Ассортимент несколько расширился с уклоном в сторону расслабления после того, как тело Майкла занял Гипнос, но мастерская от этого только выиграла — как и отец Майкла.

Гипнос чувствовал вину за каждую отобранную жизнь, даже если она должна была оборваться буквально за минуты до его вселения. Если бы он мог, он бы посещал души тех, чьи тела он занимал, но подземный мир был недоступен так же, как и Олимп. Поэтому, как извинение перед Майклом, он посылал его отцу прекрасные сны и заботился о нем наяву, приходя разговаривать с ним, читая ему книги и новости.

Смертные такие хрупкие. Один неудачный удар — и они становятся узниками собственных тел, неспособные шевелить ничем, кроме глаз. Один неудачный толчок — и они погибают, разбиваются, как фигурки из глины, и их души встречают Танатоса с непониманием и возмущением.

Иногда Гипнос сопровождал его. Тогда ему удавалось погрузить умирающего в глубокий сон и показать ему прекрасные сны, пока Танатос  средам прядь его волос и брал душу за руку или на руки, чтобы показать ей путь в подземный мир.

Ему не становилось от этого легче, особенно когда жертвой был долгожданный ребёнок, даже не научившийся говорить свое имя.

Смертные такие хрупкие.

Гипнос не повернулся и не отреагировал, когда услышал свое имя от двери своей мастерской и игровой. Он не сидел этой ночью с подписчиками: маленький Джордж провалился в свой последний сон несколько дней назад, и бог никак не мог стрясти с себя липкое чувство потери и разочарования. Игры не отвлекали его толком: даже самые реалистичные и красочные произведения человеческого ума не могли сравниться со снами, которые создавали он и его сыновья-ониры, и сейчас это ощущалось особенно остро.

Это было странно. Гипнос буквально был братом смерти, но все равно переживал её так, будто был смертным сам. Он не злился на Танатоса, ни в коем случае, но иногда он сочувствовал ему так сильно, что становилось больно дышать.

Его сердце не было железным, и оттого чувствовало за двоих.

Бог чуть поднял узкие лопатки и плечи под ласкающую ладонь, сохраняя игру, но всё ещё молчал. Запах кофе щекотал ноздри, а Танатос, несмотря на его ворчание и почти грубую прямолинейность, был ласков с ним.

Все было так, как должно было быть.

Гипнос зевнул, потягиваясь, и чуть потряс головой, позволяя волосам скрыть уставшие глаза. Он кинул взгляд на часы у монитора и наклонился, беря руки Танатоса в свои. Мозолистые и грубые, холодные, всегда холодные, но для него нет прикосновения роднее и нужнее.

— Всё в порядке. Морфей, Икелос и Фантас справятся одну ночь без меня, — он улыбнулся, заглядывая в лицо Танатоса, прежде чем нехотя выпустить его руки и сделать глоток кофе. Почти сразу Гипнос зажмурился, высунув чуть обожженный алый кончик языка: поторопился.
— Вкусно! — тем не менее похвалил он, смешно втягивая в рот поврежденный орган и улыбаясь снова. — Я пойду в кровать чуть позже: я хочу провести с тобой время до того, как ты уйдёшь на работу, Танатос.

Он повернулся к монитору снова, выключая компьютер, затем без стыда перебрался на колени к брату, обнимая его, запуская тонкие пальцы в чужие волосы и целуя ласково в переносицу. В этих телах они были не похожи друг на друга: Танатос даже выглядел заметно старше него, — но в глазах бога сна он был таким же юношей, как и он сам. Лишь его глаза, волосы и крылья были цвета плаща матери, который каждую ночь укрывал мир, позволяя звёздам загораться и молча рассказывать истории героев и злодеев.

— Брат мой, что тебя тревожит? Я чувствую: как волна бежит от гнева Посейдона, так и у тебя сжимается железное твое сердце от неизвестной мне горечи. Поведай мне, — голос Гипноса был мягким и ласковым, уговаривающим. Он не просто бог сна, видений и расслабления: он и есть сон, и никто не может сопротивляться ему. Ни распутный Зевс, ни трудоголик-Аид, ни даже сама смерть.

Хотя видит Мрак, Танатос всегда пытался.