[indent] «нет-»

Сквозь иссушенные губы воздух проходит с болезненным свистом; кожа обтягивает кости, трескается и расцветает багрово-серыми пятнами. Дрожащими пальцами, дрожащим голосом - Эдвард укрывает истончающееся тело, будто щитом, только чтобы не. Только чтобы не смотрели десятки глаз с первозданным ужасом, с режущей сердце неизбежностью - отвернитесь, отойдите, не прикасайтесь взглядами, не-

[indent] «отпусти»

Ужас, отражённый от стекленеющих глаз, таких же - золотых - возвращается сторицей, будто в них он впитал всё то, что копилось так долго. Будто до этого - не было, а сейчас - двукратно, троекратно, помноженный на две тысячи - Эдвард сжимает веки. В темноте не видно, в темноте кажется - всё пройдет, стоит только сморгнуть этот кошмар, это всё - ненастоящее, это всё - неправда.

- ОТПУСТИ!

Агония окутывает его кольцом чужих рук, оттаскивающих всё дальше и дальше. Шепотом на ухо - будто в бездонный колодец без выхода, в глубине которого - он сам. Он смотрит на мир, в котором собственное имя - что неподъемный камень на шее; на мир, застланный размытой пеленой соленой влаги; сквозь застывшие во времени глаза брата он смотрит на мир, в котором остался совершенно

один.

От отчаянных криков, растерзывающих глотку - скрываются взгляды, а свой собственный - не может удержаться, не может зацепиться; дыхание сбивается, спотыкается, разрывается напополам от царапающих ногтей - чужие руки держат крепче стальных оков. Сознание уплывает все дальше и дальше, медленно, неотвратимо - чем сильнее пульсирующая боль в голове, чем больше кровоточащая рана в сердце.

Эдварду кажется - он умирает.
Эдварду кажется - он уже умер.
Эдварду кажется - лучше бы он, чем-

Это - справедливый конец твоей истории, неугомонный мальчишка. Равноценная плата, великая награда в конце долгого путешествия. Заслуженный плевок в лицо для маленького человека, подлетевшего к солнцу на восковых крыльях. Это - твоя Истина.

Под беззубый оскал белоснежной тени мир погружается во тьму.

Эдвард приходит в себя резко, едва не ударяясь лбом о стекло поезда. Проходящий мимо пассажир наскоро извиняется перед дамой, чей локоть по случайности задел - и под их вежливые улыбки друг другу он пытается научиться дышать. Прячет в сгибе локтя испарину и непрошенную влагу из глаз - кошмары не снились ему уже несколько месяцев, пусть и забыть о них он не сможет никогда.

— Братик, что с тобой?

Любопытная малышка дёргает за рукав, врастает в чёрно-белый мир цветущей зеленью глаз. Эдвард моргает, теряясь - не умел он никогда разговаривать с детьми, особенно с теми, которым не нужно повода завести разговор. Забылся - запутался - разбился в крошево - разве ответишь такое ребенку, чья душа не познала самых темных граней этих многозначительных слов? Эд мог бы назвать ещё дюжину таких, а может и две, только из тех, что прочувствовал на собственной шкуре в свои восемнадцать. Поэтому - молчит, лишь криво улыбаясь в ответ.

И сразу - встаёт и уходит в прохладный тамбур.

В Аместрисе, кажется, ничего не изменилось. Полтора года - слишком маленький срок для страны с таким количеством проблем. Эдвард не понимает, и не понимал никогда в политике, в военном деле, да и в целом, кажется - ни в чём и ничерта. Для него это все - колокольный перезвон в пустой голове; для цепного пса армии, никогда не лающего по команде. Оказавшись на пустой площадке между вагонами - выдыхает спокойно, и спиной прислоняется к холодной стене. За все это время одиночество стало его лучшим другом, а может - единственным. Лишь в полной тишине Эд может слышать стук собственного сердца, не позволяющий забыть, что он все еще существует.

Полтора года -
слишком маленький срок для него, чтобы успеть отвыкнуть от этой шумной страны.

В Ксинге все - другое. Люди тихие и спокойные, в подкорку не лезут с порога, а если получат отпор единожды - понимают с первого раза. Аместрис - что осиный рой, готовый быть растревоженным в любое мгновение. Стереть бесконечную войну из истории этой страны - все равно, что вырвать его сердце голыми руками.

Невозможно.
И здесь тебе самое место, Эдвард.

Он не торопится. Пассажиры, спешно покидающие поезд, огибают застывшего на перроне Элрика, провожая заинтересованными или недовольными взглядами - будто каждому из них хочется знать, отчего же он не торопится домой. Отчего же он все стоит, пялится в безоблачное небо, будто поезд привез его не туда, где он ожидал оказаться. А у Эда душа - решето от тысячи выстрелов в упор, от взгляда черных глаз сквозь толпу, на которые наткнулся - сразу, едва ступил на твердый камень. Не могли же они не знать, верно? Не могли же они оставить его без внимания. Не могли же они просто сделать вид, что-

От яркости неба глаза слезятся. Теперь, если что, скажет - не слезы, просто засмотрелся. Чего пристал, не твое это дело. Так по-ребячески, буднично, будто не пропадал, никому не сказав. Будто уехал - и тут же вернулся, передумав. Будто не читают его эти глаза, что раскрытую книгу.

Даже если на страницах - совершенно пусто.

Эдвард останавливается в шаге от Роя Мустанга, мысленно благодаря его за то, что он пришел сам. Ведь на его месте могла быть огромная улыбающаяся толпа с глазами, полными слёз - то, чего Эд не смог бы выдержать.
Ему хочется думать, что полковник всё понимает.

Ему кажется - так оно и есть.

Приятно осознавать, что хоть что-то в их отношениях не изменилось - Эд сжимает пальцы в кулак и едва дёргается в попытке остановить его полет до этой довольной рожи. Шутки шутит, вы только гляньте.

Мальчишка лишь зубами скрипит и бормочет что-то себе под нос - возможно, выплеснуть эмоции в хорошей драке ему и не помешает, вот только эмоции эти - только его. И их он трепетно хранит, пусть и причиняют ему адскую боль. С этой болью сейчас расстаться - признать поражение в этой войне, которую сам себе и придумал.

Эдвард Элрик не знает, что это - жить без войны;
Эдвард Элрик жить в мире - не может.

— А ты всё такой же придурок.

Он всегда так - на каждую подколку полковника только и мог, что разозлиться совершенно по-детски, в самодовольное лицо выплюнуть "сам дурак", развернуться и уйти, гневно топая тяжёлыми ботинками. А куда идти теперь -

Некуда, - в его черных глазах отражается, - здесь - твое единственное пристанище.

Здесь тебе самое место.

Рука его - теплая, Эдвард чувствует это даже сквозь две перчатки. В голове вдруг мелькает, - он ведь впервые касается так, живой рукой. Той самой, которая-

Отдергивает слишком резко, слишком подозрительно, для него сейчас все это - слишком, а в золотых глазах - страх быть раскрытым, страх увидеть в ответ - жалость. Видеть его таким наверняка странно, непривычно, больно. Мальчишка на свою слабость лишь плечами передёргивает, обходит по дуге своего единственного встречающего, и идёт к выходу с платформы. Встречающему стать провожающим - всего делов то, на долю секунды, но шаги позади - не мерещатся, и никуда не исчезают, словно эхо от своих собственных.

Эдвард Элрик так отчаянно хочет остаться в одиночестве,
[indent] что дыхание чужое в затылок - оглушает.

— Не знаешь, у кого можно снять квартиру? Поближе к библиотеке.

Он говорит куда-то в толпу, точно зная - будет услышан. И тут же кусает себя за язык - слишком длинный, черт бы его побрал. Про библиотеку говорить никому не собирался, как и про свои исследования, которыми сейчас - забита вся голова. Они не поймут. Они будут смотреть с болью, со снисходительной жалостью, со слезами на глазах; они будут смотреть так, что Эдварду захочется выгрызть из себя сердце собственными зубами.

Взглядом косится в сторону - Рой Мустанг никогда не будет смотреть так. С осуждением или злостью, но с жалостью - никогда. Может быть, именно поэтому и приехал за ним сам.

А со злостью и осуждением столкнуться - ну, ему не привыкать.

Воздух Аместриса будто бы более спертый, а в Ксинге дышалось так легко, так свободно. Эдвард успел несколько раз пожалеть о том, что вернулся, и столько же раз - отчитать себя за такие мысли. Ему вернуться сюда - необходимость, острая нужда, судьба - как ни назовешь - все одно. Черный автомобиль припаркован прямо перед входом на вокзал - полковник преимуществами своего статуса пользуется без зазрения совести, и Эдвард уже готов его за это уважать. Скажи ему такое года три назад, он бы-

Эдвард останавливается напротив, замирает, словно секунду назад - жил, а сейчас вдруг - умер. В этот автомобиль сесть - отмотать время назад, упасть в бездонную пропасть. Заднее сидение такое крохотное, с трудом представишь, как на нем умещался огромный доспех, а ему одному теперь - слишком много места.

В нем самом теперь - слишком много места.

Стоя у пустого авто с вытянутой к дверце рукой Эдвард Элрик чувствует, как тисками сжимается сердце.