кома;
Сообщений 1 страница 9 из 9
Поделиться205.02.2023 19:06:50
[indent] «нет-»
Сквозь иссушенные губы воздух проходит с болезненным свистом; кожа обтягивает кости, трескается и расцветает багрово-серыми пятнами. Дрожащими пальцами, дрожащим голосом - Эдвард укрывает истончающееся тело, будто щитом, только чтобы не. Только чтобы не смотрели десятки глаз с первозданным ужасом, с режущей сердце неизбежностью - отвернитесь, отойдите, не прикасайтесь взглядами, не-
[indent] «отпусти»
Ужас, отражённый от стекленеющих глаз, таких же - золотых - возвращается сторицей, будто в них он впитал всё то, что копилось так долго. Будто до этого - не было, а сейчас - двукратно, троекратно, помноженный на две тысячи - Эдвард сжимает веки. В темноте не видно, в темноте кажется - всё пройдет, стоит только сморгнуть этот кошмар, это всё - ненастоящее, это всё - неправда.
- ОТПУСТИ!
Агония окутывает его кольцом чужих рук, оттаскивающих всё дальше и дальше. Шепотом на ухо - будто в бездонный колодец без выхода, в глубине которого - он сам. Он смотрит на мир, в котором собственное имя - что неподъемный камень на шее; на мир, застланный размытой пеленой соленой влаги; сквозь застывшие во времени глаза брата он смотрит на мир, в котором остался совершенно
один.
От отчаянных криков, растерзывающих глотку - скрываются взгляды, а свой собственный - не может удержаться, не может зацепиться; дыхание сбивается, спотыкается, разрывается напополам от царапающих ногтей - чужие руки держат крепче стальных оков. Сознание уплывает все дальше и дальше, медленно, неотвратимо - чем сильнее пульсирующая боль в голове, чем больше кровоточащая рана в сердце.
Эдварду кажется - он умирает.
Эдварду кажется - он уже умер.
Эдварду кажется - лучше бы он, чем-
Это - справедливый конец твоей истории, неугомонный мальчишка. Равноценная плата, великая награда в конце долгого путешествия. Заслуженный плевок в лицо для маленького человека, подлетевшего к солнцу на восковых крыльях. Это - твоя Истина.
Под беззубый оскал белоснежной тени мир погружается во тьму.
Эдвард приходит в себя резко, едва не ударяясь лбом о стекло поезда. Проходящий мимо пассажир наскоро извиняется перед дамой, чей локоть по случайности задел - и под их вежливые улыбки друг другу он пытается научиться дышать. Прячет в сгибе локтя испарину и непрошенную влагу из глаз - кошмары не снились ему уже несколько месяцев, пусть и забыть о них он не сможет никогда.
— Братик, что с тобой?
Любопытная малышка дёргает за рукав, врастает в чёрно-белый мир цветущей зеленью глаз. Эдвард моргает, теряясь - не умел он никогда разговаривать с детьми, особенно с теми, которым не нужно повода завести разговор. Забылся - запутался - разбился в крошево - разве ответишь такое ребенку, чья душа не познала самых темных граней этих многозначительных слов? Эд мог бы назвать ещё дюжину таких, а может и две, только из тех, что прочувствовал на собственной шкуре в свои восемнадцать. Поэтому - молчит, лишь криво улыбаясь в ответ.
И сразу - встаёт и уходит в прохладный тамбур.
В Аместрисе, кажется, ничего не изменилось. Полтора года - слишком маленький срок для страны с таким количеством проблем. Эдвард не понимает, и не понимал никогда в политике, в военном деле, да и в целом, кажется - ни в чём и ничерта. Для него это все - колокольный перезвон в пустой голове; для цепного пса армии, никогда не лающего по команде. Оказавшись на пустой площадке между вагонами - выдыхает спокойно, и спиной прислоняется к холодной стене. За все это время одиночество стало его лучшим другом, а может - единственным. Лишь в полной тишине Эд может слышать стук собственного сердца, не позволяющий забыть, что он все еще существует.
Полтора года -
слишком маленький срок для него, чтобы успеть отвыкнуть от этой шумной страны.
В Ксинге все - другое. Люди тихие и спокойные, в подкорку не лезут с порога, а если получат отпор единожды - понимают с первого раза. Аместрис - что осиный рой, готовый быть растревоженным в любое мгновение. Стереть бесконечную войну из истории этой страны - все равно, что вырвать его сердце голыми руками.
Невозможно.
И здесь тебе самое место, Эдвард.
Он не торопится. Пассажиры, спешно покидающие поезд, огибают застывшего на перроне Элрика, провожая заинтересованными или недовольными взглядами - будто каждому из них хочется знать, отчего же он не торопится домой. Отчего же он все стоит, пялится в безоблачное небо, будто поезд привез его не туда, где он ожидал оказаться. А у Эда душа - решето от тысячи выстрелов в упор, от взгляда черных глаз сквозь толпу, на которые наткнулся - сразу, едва ступил на твердый камень. Не могли же они не знать, верно? Не могли же они оставить его без внимания. Не могли же они просто сделать вид, что-
От яркости неба глаза слезятся. Теперь, если что, скажет - не слезы, просто засмотрелся. Чего пристал, не твое это дело. Так по-ребячески, буднично, будто не пропадал, никому не сказав. Будто уехал - и тут же вернулся, передумав. Будто не читают его эти глаза, что раскрытую книгу.
Даже если на страницах - совершенно пусто.
Эдвард останавливается в шаге от Роя Мустанга, мысленно благодаря его за то, что он пришел сам. Ведь на его месте могла быть огромная улыбающаяся толпа с глазами, полными слёз - то, чего Эд не смог бы выдержать.
Ему хочется думать, что полковник всё понимает.
Ему кажется - так оно и есть.
Поделиться318.02.2023 02:10:43
В его памяти Стальной остается дерзким мальчишкой. Они ссорятся, обычная форма их взаимодействия на протяжении всего знакомства, огонь и металл имеют однобокую реакцию, которую Рой принял и осознал. Они ссорятся и тот самый мальчишка в знакомом красном плаще, ты напялил его специально, чтобы не промахнулись?, исчезает с растворяющейся в воздухе трансмутацией
Человеку, которого он видит на перроне примерно тысячу лет как не 16
Мустангу не нужно задавать вопросы. В основном, потому что адресат не должен знать о том, что его местоположения остается тайной только на короткий период времени. Пока Рою не возвращают глаза.
Физически и фигурально. Вторые, куда нужнее.
Хоукай хмури брови, выглядит строго, скрывая за этой маской вину и страх, говорит что ушел, сбежал как обычно. Пламенный не спорит, за этими словами все читают попытку скрыть отклонение от нормы. Как обычно, плюс минус с погрешностью на две свежие могилы в Ризенбурге. С такими показателями прогнозировать протекание реакции невозможно, от полного провала до уникального финала.
Мальчишка зря вернулся.
Его ничего не держит в Аместрисе. Это не его мечты, возглавлять, управлять, исправлять. Его мечты отчаянные, но чистые, большую часть их знакомства, Мустанг по хорошему завидует братьям. Желать спасти брата, конкретный финал, узкие рамки исполнения. И пусть для этого требуется совершить невозможное, результат он понятен и знаком.
Разрушительный финал. Если бы Рой верил в Бога, он подумал бы, что вся земля их государства пропитана его проклятием. Ах да.
Будь он на месте Стального, то никогда бы не вернулся.
Аместрис не изменился ни на йоту. Алхимики не всесильны, и Рой знает это теперь чуть лучше, чем что-либо на этом свете, и нет такой силы, что способна изменить многовековые устои выращиваемые на этой земле. Он изначально был готов к тому, буквально с момента, как увидел разорванные взрывом тела мирных жителей Ишвара, или когда видел как вытекают глаза у объятого пламенем еще живого трупа. Но с каждой открытой тайной, запретной частицей истории их страны, он вновь и вновь убеждался в собственной наивности. Когда-то, Рой считал, что свержения одного фюрера будет достаточно, теперь, иногда он задумывался что сжечь Аместрис дотла и того будет мало, чтобы очистить все те ошибки, что они совершили.
Пламя его способ решение вопросов и достижения цели. В бурной молодости, ему виделся в этом символ возрождающегося из пепла феникса, но тот оказался только мифическим существом, а в реальности пламя уничтожает безвозвратно.
Созидание не стезя Пламенного.
Он не может соединить ладони и восполнить в разбитом человеке утраченные части. Стальной не просто разбит, у него оторвали что-то важнее руки и ноги, нет таких врат, за которыми можно было бы найти необходимое. Умирают люди раз и навсегда, смерть и рождение единственные кому позволено безнаказанно нарушить закон равноценного обмена.
Его кандидатура для общения – худшее что можно было выбрать, и лучшее из имеющегося. По крайней мере, он не бросится ему на шею в попытке навесить собственное чувство горя. Пусть, от такой картины, мальчишка возможно бы и улыбнулся хоть раз.
– Так и знал, что автоброня добавляла тебе лишние пару сантиметров роста.
По справедливости, Стальной и правда вытянулся, причина этого очевидна и пугающа. Но в самом деле, как бы болезненно это не звучало, он наконец-то живет собственную жизнь. Никто не говорил, что это бывает приятно.
Хочется развернуть мальчишку обратно к поезду, пока створки не закрылись и впихнуть его в вагон, запретив возвращаться. Крета, Аэруго, Драхма, не важно куда.
Остаться в вагоне и забыть про страну за спиной – хочется не меньше.
Рой чувствует что его мечта о рассвете Аместриса еще дальше, чем старые планы по получению философского камня. В этот обмен он вложил все имеющиеся ресурсы. И один незапланированный, с потухшими золотыми глазами.
И если бы у него еще оставалась совесть, она наверняка бы напомнила, что ощущать радость при виде Стального (того, что от него осталось, конечно же) совершенно по скотски.
Генерал (но все же больше полковник) протягивает руку в гражданском рукопожатии, сжимая живую и теплую ладонь, в противовес тяжелой автоброни. Впервые в жизни он видит Стального настолько целым. И настолько разбитым.
– С возвращением.
В ад.
Поделиться418.04.2023 20:32:08
Приятно осознавать, что хоть что-то в их отношениях не изменилось - Эд сжимает пальцы в кулак и едва дёргается в попытке остановить его полет до этой довольной рожи. Шутки шутит, вы только гляньте.
Мальчишка лишь зубами скрипит и бормочет что-то себе под нос - возможно, выплеснуть эмоции в хорошей драке ему и не помешает, вот только эмоции эти - только его. И их он трепетно хранит, пусть и причиняют ему адскую боль. С этой болью сейчас расстаться - признать поражение в этой войне, которую сам себе и придумал.
Эдвард Элрик не знает, что это - жить без войны;
Эдвард Элрик жить в мире - не может.
— А ты всё такой же придурок.
Он всегда так - на каждую подколку полковника только и мог, что разозлиться совершенно по-детски, в самодовольное лицо выплюнуть "сам дурак", развернуться и уйти, гневно топая тяжёлыми ботинками. А куда идти теперь -
Некуда, - в его черных глазах отражается, - здесь - твое единственное пристанище.
Здесь тебе самое место.
Рука его - теплая, Эдвард чувствует это даже сквозь две перчатки. В голове вдруг мелькает, - он ведь впервые касается так, живой рукой. Той самой, которая-
Отдергивает слишком резко, слишком подозрительно, для него сейчас все это - слишком, а в золотых глазах - страх быть раскрытым, страх увидеть в ответ - жалость. Видеть его таким наверняка странно, непривычно, больно. Мальчишка на свою слабость лишь плечами передёргивает, обходит по дуге своего единственного встречающего, и идёт к выходу с платформы. Встречающему стать провожающим - всего делов то, на долю секунды, но шаги позади - не мерещатся, и никуда не исчезают, словно эхо от своих собственных.
Эдвард Элрик так отчаянно хочет остаться в одиночестве,
[indent] что дыхание чужое в затылок - оглушает.
— Не знаешь, у кого можно снять квартиру? Поближе к библиотеке.
Он говорит куда-то в толпу, точно зная - будет услышан. И тут же кусает себя за язык - слишком длинный, черт бы его побрал. Про библиотеку говорить никому не собирался, как и про свои исследования, которыми сейчас - забита вся голова. Они не поймут. Они будут смотреть с болью, со снисходительной жалостью, со слезами на глазах; они будут смотреть так, что Эдварду захочется выгрызть из себя сердце собственными зубами.
Взглядом косится в сторону - Рой Мустанг никогда не будет смотреть так. С осуждением или злостью, но с жалостью - никогда. Может быть, именно поэтому и приехал за ним сам.
А со злостью и осуждением столкнуться - ну, ему не привыкать.
Воздух Аместриса будто бы более спертый, а в Ксинге дышалось так легко, так свободно. Эдвард успел несколько раз пожалеть о том, что вернулся, и столько же раз - отчитать себя за такие мысли. Ему вернуться сюда - необходимость, острая нужда, судьба - как ни назовешь - все одно. Черный автомобиль припаркован прямо перед входом на вокзал - полковник преимуществами своего статуса пользуется без зазрения совести, и Эдвард уже готов его за это уважать. Скажи ему такое года три назад, он бы-
Эдвард останавливается напротив, замирает, словно секунду назад - жил, а сейчас вдруг - умер. В этот автомобиль сесть - отмотать время назад, упасть в бездонную пропасть. Заднее сидение такое крохотное, с трудом представишь, как на нем умещался огромный доспех, а ему одному теперь - слишком много места.
В нем самом теперь - слишком много места.
Стоя у пустого авто с вытянутой к дверце рукой Эдвард Элрик чувствует, как тисками сжимается сердце.
Поделиться506.05.2023 20:43:14
Мы это уже проходили.
Мустанг смотрит в спину Стального с примесью возмущения и недоверия.
Возмущение – ты думаешь, что я уже забыл. С недоверием – ты думаешь, что я когда-нибудь смогу это забыть?
Раньше он думал, присматривать за Элриками, это его способ искупить грехи.
Оказалось, привести их в армию был самый страшный его грех.
Наказание – знать, как загораются азартом золотые глаза и видеть, что света в них больше не осталось. Наказание – он так и не увидел младшего без доспеха. Остальные говорят, что это его дурная удача. Смотреть там было уже не на что. Рой верит на слово и благодарит, что никому не пришло в голову сделать записи. Хотя, подумать только. Первый кто вернулся из-за врат после столь долгого срока. Но все, кто был причастен, возможно сходятся на одной мысли.
Никто не хочет, чтобы подобные записи когда-нибудь в будущем стали полезны.
Никто не сомневается, будут, люди такие создания, они будут нарушать законы, не зная что ждет их на той стороне.
Стальной прямое тому доказательство.
Пусть майор Армстронг и позволяет себе обмануться – В Ксинге люди умеют приводить голову в норму, а новые места позволяют забыться…
Бесхозные часы бывшего Стального алхимика прямое доказательство тому, насколько ошибочны подобные мысли. Они же, молчаливый укор для самого Мустанга. Помни. Помни, что ты мог просто уйти из той деревни и сказать что все действующие лица погибли в страшном эксперименте.
Мустанг знает Элрика немного иначе. Они не видели того, сломанного, но упертого на инвалидной коляске. Они закрывают свои глаза в жалости к детям вынужденным рано повзрослеть, в сочувствии к мальчику потерявшему всю семью.
Он Элрика не жалеет, и не сочувствует. Для этого есть целая свора друзей, которых он не видит сейчас рядом с ним.
Пламенный, здесь, чтобы сдержать ту силу, что двигает мальчишку воплощать безумные идеи, идти против самого себя.
Это его прегрешение.
– По уставу, мне положено новое жилье, ты может не заметил, но Генералу не пристало жить в съемном. Там много бесхозного пространства и свободных комнат.
Раньше, Рой слишком часто передавал обязанности по присмотру за братьями другим людям. Библиотеки, там тоже участвовали.
Элрик, повзрослевший на несколько лет не вписывающихся в прошедшее с их последней встречи время, возле машины, снова потерянный ребенок.
Я не могу отвести тебя к Рокбеллам, не могу подсказать адресс доктора Марко, ни механики, ни врачи, ни алхимики не подскажут тебе где искать то, что ты хочешь получить.
– Не стой столбом, Ст… Эдвард, – Рой сам удивляется звукам имени мальчишки. Оно ложится непривычным вкусом, – или за время в Ксинге отвык от благ цивилизаций? – Он легонько подталкивает Элрика в спину, обходя автомобиль, чтобы сесть за руль.
По крайней мере, я могу отвезти тебя домой.
Если ему придется стать надсмотрщиком, Мустанг думает, что уже не боится подобных ярлыков. Хоть тюремщиком. Он запрет Элрика вместе с собой, отрезая все пути отступления. Ему, уже, в этой жизни не страшно ничего. Он потерял все, и немного самого себя. И почти потерял… Практически полностью.
Молчание в машине – совсем не комфортное. Напоминание, пустое место позади. Все что получается, объехать центр за несколько кварталов. Новое жилье, это не прерогатива положения, это собственный побег. Подальше от казарм, и немного напоминания про все, что совершалось. Полковник, да, Генерал, по первости еще тлел остатками углей, пытался восстановить, все, что было уничтожено и извращено прошлой властью.
Не сразу понял, одним людям – уничтожение, другим – созидание. Он свою роль сыграл. Эдвард, свою роль сыграл. Это, практически была пенсия. Почему мальчишка не хотел использовать свой заслуженный отдых?
Машина останавливается перед одним из подобных множества клонов одинаковых зданий на улице. Рой глушит мотор, и поворачиваясь заставляет себя посмотреть в глаза мальчишки, почти как раньше.
– Я могу сделать вид, что не понял, про твой план, как раньше, а ты сделать вид, что поверил. Но я бросил играть в эти игры. Надеялся, что ты тоже.
Отредактировано Roy Mustang (06.05.2023 20:44:36)
Поделиться606.05.2023 23:33:13
Он говорит - Эдвард - и к горлу подступает ком. Непривычно, непрошенно, слишком много всяких не-, остановиться стоит не ледяной статуей у закрытой двери, а у порога собственного бессилия - сложить оружие, сдаться, смириться с полнейшим крахом. Чтоб оно все катилось в
Он хотел бы сказать, что отрыв от цивилизации - как раз таки здесь, в эпицентре всех человеческих бед, но - молчит. Открывает дверь, запрещая себе думать, и залезает внутрь.
На переднее.
Черный чемодан зажимает между коленями - ничего важного там нет, лишь пара рубашек и брюк, и тетради, исписанные неровным, но уже уверенным почерком. Правую руку продолжает тренировать каждый день, и пишет всегда - только ею, пусть и порой приходится вчитываться. В конце концов, свои записи он всегда поймет, а чужим заглядывать в них не пристало. Не их это дело.
Это дело - ничьё, только его и-
Стоя на свежем воздухе перед закрытой дверью в кирпичный дом Эдвард Элрик понимает, что всю дорогу почти не дышал. Аместрис высосал из него все силы разом, вот так вот просто, будто и не было его мучительной реабилитации, будто не учился он ограждать свой разум от пагубных мыслей, будто не вылечил - хотя бы немного - разодранную в клочья душу. Эта страна - что огромный ненасытный зверь, прорастающий в сердца людей ядовитой опухолью, и мучительно убивающий в них все, что могло быть живым. Эта страна навалилась сверху, словно многотонный камень, сводя все усилия к нулю.
А были они вообще - усилия?
Или вся твоя жизнь - затянувшийся самообман?
Нет, - Эдварду кажется, это - агония.
Стальные ножки чемодана встают на серый асфальт.
— Генерал, значит.
Жизнь не стоит на месте, да? У всех вокруг, кроме тебя. Эдвард считает окна, снизу - вверх, слева - направо. Уговаривает себя, что сбился, и начинает заново. На полпути прерывается - оглядывает своего провожатого ( надсмотрщика ), и снова - один, два, три-
— По мне так все тот же полковник.
Так ведь проще, правда? Так ведь будто бы и не один замер в абсолютном стазисе, в невозможности пойти назад и нежелании идти вперёд. Только бы не один.
Счёт сбивается на девятом.
Рой Мустанг, кажется, уже начинает делать вид, что ничего не понял.
Эдварду хочется сбежать.
Он сбегает почти сразу, даже не распаковав чемодан. Сбегает надолго, просиживает часы в самых безлюдных углах библиотеки, выписывая лихорадочно все, что может хоть как-то быть связано с. Знакомые лица огибает по большой дуге, не желая вступать в контакт, пусть и знают они - наверняка - а может и видят его каждый день, но так же как он сам - по дуге напротив. Эдвард, быть может, даже благодарен. Всем, кто знает его - за то, что молчат.
Рою Мустангу - за то, что все ещё делает вид.
Он встречается с ним в его же квартире - преступно редко, а взглядом - ещё реже. В выделенной ему комнате только спит, когда не настигает бессонница. Чаще - взглядом в стену, в расползающийся едва заметными трещинами в потолок. В тихую ночную улицу, в соседний дом, считая выбитые в стене окна, пока не ударит в глаза яркое солнце. Полковник ( все ещё не Генерал, пошел к чёрту ) вопросов не задаёт, заботой не допекает, в душу не лезет - и за это Эдвард благодарен вдвойне. Рой Мустанг просто существует рядом - и Эдвард вроде бы не один. И все еще
— Это острый суп из Ксинга. Будешь?
Вот так вот просто. Готовлю, чтобы рука не забывала, - ложится на язык заготовленный ответ на возможный вопрос. Не благодарность это, ничего подобного. Можно подумать, полковник не в состоянии себя сам покормить.
Можно подумать, Эдвард не знал, что сегодня он явится домой раньше обычного.
Сегодня - большой день для всей страны. В этот день два года назад люди Аместриса были спасены от чудовищной катастрофы, на которую их обрёк призрак древней цивилизации. Сегодня - день радости избавления, день вознесенных молитв и счастливых рукопожатий.
Сегодня для Эдварда Элрика - ад.
Дно глубокой тарелки с тихим стуком опускается на стол.
Поделиться719.06.2023 11:18:10
Жизнь повторно принимает форму извращенной нормы. Так же как раньше, Рой искусно делал вид, что его совершенно не беспокоит судьба ребенка (который совершенно внезапно перестал таковым являться, не утратив былой раздражительности), так и теперь он упорно не лез в дела бывшего подчиненного.
Вместе с тем, он не изменял своей привычке ненавязчиво проконтролировать деятельность Элрика восполняя пропуск в полтора года. Тем более после не самого приятного опыта взаимодействия братьев и государственной библиотеки. Всего лишь список запрашиваемой им литературы, всего лишь время прихода и ухода.
(Ему не пришлось бы запрашивать их, бывай Мустанг дома чаще, чем для того чтобы скинуть уставшее тело на кровать.)
Впрочем, он пытался. Первые дни, он даже соорудил какой-то ужин, посчитав что это его обязанность как хозяина квартиры.
И выкинул его через неделю. Элрик был подходящим соседом.
Пусть иногда Рой и ловил себя на мысли, что ему хочется поймать этот призрак прошлой жизни утром до ухода или поздно вечером, и допросить. Нет. Просто спросить. Что он ищет. Точнее, как он собирается это найти.
Потому что Рой тоже искал.
Поганое чувство тоски по прошлой жизни преследовало его постоянно. Сначала он решил, что все это сожаления о тех кто ушел, время не могло искоренить в его голове мысли “а что если”. Но, чем больше проходило времени, чем меньше он возвращался к алхимии, чем больше его стол заполняли отчёты о военных преступлениях того времени…
Тем больше он скучал по войне. По времени, когда его мозг работал как неутомимый механизм, когда он нужен был стране и своим подчиненным, а не являлся безликой подписью на бумаге.
Военные нужны только на войне, как ни странно. В новом мире, он чувствовал себя отвратительно не к месту.
И даже истина не смогла бы помочь ему в этой ситуации.
Стальной, там на вокзале, тоже был не к месту. Потерянный и лишенный. Без массивной фигуры доспехов за спиной он словно и не был самим собой. Может поэтому, с ним и было так легко существовать рядом. Собирать бесполезные отчеты о его деятельности, как тогда. Как давно. Играть роль, что в их историях не поставлена жирная точка.
Может поэтому он и взял с собой бутылку бренди. Совсем, не потому что праздник.
Праздник был там, на улице. Люди проводили стихийные митинги, молчали слишком выразительно и радовались пугающе наигранно. Праздник был в армии среди новобранцев и среди тех, кого застало бедствие на подъезде или на границах.
Армстронги показательно оба заступили на дежурство. Риза отправилась к деду, как никак семье фюрера полагалось присутствовать на официальном торжестве. Генералу, тоже. Но Рой, теперь, в любой момент мог сослаться на боль в глазах, и никто не останавливал его, хоть и понимали что это была худшая ложь в его жизни. А в этом уж он разбирался как никто другой.
Поэтому Рой Мустанг и бутылка бренди, отправились домой. Он был почти готов к тишине и пустоте привычной компании в его редкие увольнительные, но в квартире вкусно пахнет чем-то острым, и на первое мгновение появляется мысль – шкет химичит прямо дома.
И правда химичил.
Пока Мустанг снимал перчатки и на автомате мыл руки, тот поставил на стол тарелку с чем-то горячим и может даже съедобным. Пока Мустанг возвращался за стол с двумя бокалами, тот уже ощетинился, бормоча себе под нос.
– Буду. Спасибо.
Суп на вкус оказался как обжигающее пламя. Рой привык держать огонь в руках, а не есть, пусть это и было вкусно. Готовка что та же алхимия, но самому Мустангу никогда не давалась. Есть горелое, не особо приятно.
Тот же Хьюз, далёкий от алхимических дел в кулинарии был на много шагов впереди.
– Вкусно, – Стальной зыркнул на него, на слишком большой градус удивления. Стальной в принципе сидел так, будто ждал удара каждую секунду и чем дольше Мустанг молчал, тем скованее и настороженее становилось его угрюмство, а вечер напоминал поминки, – и не смотри на меня так злобно, а то подумаю, что злишься, почему я никак не умру от твоего супа.
Он не ожидал на лице Стального улыбки. Оказалось достаточно и того, что в его глазах мелькнула старая, родная ярость, на какое-то мгновение.
А потом они открыли бренди.
Рой был практически уверен, что отношения Элрика и алкоголя раньше не заходило дальше рабочих. Да и сам знал, алкоголь хороший катализатор только для алхимических реакций, при использовании его на людях, эффект мог быть непредсказуем.
Особенно
Особенно, если напротив тебя бомба замедленного действия, копящая в себе все темное, что произрастает когда ты теряешь все. Когда некуда больше выплеснуть эту ярость. Когда тебя лишили даже шанса отомстить.
Они пьют молча. Суп заканчивается, а съестного в этой квартире и вовсе не водится чаще всего, кроме сухого перекуса. Они пьют, и в воздухе звучат не произнесенные имена и события, которые им не нужно произносить. Они пьют, не зажигая свет, в сплохах фейерверков с улицы, светом залетающим в окна квартиры.
Поделиться824.06.2023 18:45:19
Вкусно, ну ещё бы. Он надеется, что не переборщил с перцем. Надеется совсем немного, пока не поднимает взгляд на это довольное лицо. А после - надеется, что переборщил. У полковника всегда был слишком уж острый язык, слишком уж сложно было с ним состязаться в чем-либо, и особенно - кажется - в алхимии. Он смотрел всегда так, будто видел всю изнанку искорёженной души, будто читал между заляпанных машинным маслом строк. Эдварду всегда он казался - именно он - самым опасным противником. Ведь самые опасные те, кто подбирается ближе всех.
Те, чей удар будет ощущаться троекратно.
- Убьёшь тебя, пожалуй.
Он даже не злится. Может, совсем немного - по старой привычке, по накатанному склону. Может быть, вся злость из него испарилась давно, вместе с яркими чувствами, что всегда бежали впереди. Может быть, это всё - из-за безмятежного спокойствия, что следовало неизменно шаг в шаг. Из-за того, что теперь - исчезло.
Бренди обжигает горло, горячит и без того раззадоренный острым желудок. Эдвард едва морщится - это далеко не первое знакомство с алкоголем, однако, никакого удовольствия ему оно не приносит. Не приносит и воспоминаний никаких, кроме подступающей тошноты в перерывах между истерикой и паникой, прилипших к лицу волос и взволнованного голоса на самом краю сознания. Не дорос ещё, скажет какой-нибудь дурацкий полковник. Эдвард скажет - бред собачий это всё. И ничем оно не помогает.
Ему - по крайней мере.
И не поможет.
- Ну и чего, следишь за мной?
В просторной гостиной - сумерки. Алое вечернее солнце прячется за домами напротив, выглядывая украдкой то с левого бока, то немного сверху - Эдвард щурится, не разбирая на лице напротив ни единой эмоции. Ему и не надо, он и без этого знает, будто не заметил он, как смотрит на него Мустанг чуть ли не каждый раз, когда они сталкиваются в полутёмных коридорах его квартиры. Не смотрит, говорит - я знаю, что ты задумал. Я знаю, что у тебя не получится. Я и сам-
Эдвард слабо пинает низкую ножку стола, обращая взгляд на бренди в открытой бутылке. Стаканы с кухни с собой даже не взял. Роя никто не приглашал, но он оказался рядом - на мягком ковре, оперевшись спиной на сидение дивана, плечом к плечу со своей головной болью. Или голова уже не болит? Эдвард усмехается - ну, как минимум, её стало вдвое меньше.
Рука нервно дёргается - Эд дергается следом, хватая бутыль со стола и опрокидывая в себя большой глоток. Он всё ещё прячется в тёмных углах от этого взгляда, от этого голоса. Всё ещё не готов ничего рассказать, да и смысла - нет. Весь его смысл - растаял в воздухе, подобно утекающей сквозь пальцы истине.
Эдвард дышит ядом этой страны и медленно разлагается.
- Не начнешь верить в этот бред, пока не сломаешься. Ты вот, починился уже?
Голова тяжелеет. Эд передаёт бутылку в руку полковника. Они не говорили о Хьюзе с тех самых пор, как. Особенно - в таком ключе. Они не говорили о-
Эдвард шумно сглатывает, опустив голову на диван. Считает мелкие трещины на побелке, пряча вспотевшие ладони между бёдер. Он давит подступающую панику, заставляя себя оставаться на месте, а не бежать, сорвавшись, куда глаза глядят. Лишь бы подальше. Лишь бы только никто не увидел. С долгим выдохом поворачивает голову, ища опору в чёрных глазах напротив. Сейчас для него - единственное спасение, что всё ещё позволяет держаться.
Спасение, от которого Эдвард готов отказаться в любой момент,
и утонуть в плотном чёрном вакууме, ведущем к неизвестности.
В конце концов, даже Рой понимает, что он зря вернулся. Даже для такого сильного человека, как он - в этой стране никакого места - нет.
А для Эдварда теперь - в целом мире.
Поделиться902.08.2023 23:42:13
– Слежу.
Рой не язвит. Рой не скрывается. Он от этих ужимок и недомолвок устал по горло. Он помнит, прекрасно помнит, к каким последствиям приводила его ложь, в отношении к Стальному. Он помнит, но хуже, а зачем Рой делал это? Использовал как пешку. Защищал от правды. К чему он хотел прийти. К чему. Не к разбитому взгляду рядом. Этого итога, он никогда не желал.
Слежу. Как могу. Рой хотел бы объяснить. Слежу, потому что ты мне давно не сослуживец и не подчиненный. Слежу, потому что моя жизнь – армия, а ты ее неотъемлемая часть. Слежу, потому что поломанный, но не настолько как ты. Слежу, потому что я не хочу сломаться окончательно.
Рой смотрит на руку Эдварда, как будто у того всю жизнь не было целой левой, но это настолько неотъемлемая часть образа (видеть металлические суставы, и слышать, всегда слышать, едва уловимый скрип механизмов). Он смотрит на выступающие косточки фаланг, на мелкие ранки около неровно обгрызанных ногтей. У Элрика большая ладонь (и все же он вытянулся за этот год), длинная, худая. Никакой металл, как бы искусно он не был выполнен, не сравнится с тем искусством что творит жизнь. Никто не может воссоздать
— Ты вот, починился уже?
По крайней мере он что-то собрал из того, что осталось после войны. Возможно, какие-то части пазла впихнул на силу и не к месту, но вся эта конструкция не плохо функционирует. Достаточно, чтобы не доставать табельное оружие. Достаточно, чтобы не сжечь весь штаб вместе с собой.
– Нет, – Рой перехватывает бутылку и делает добротный глоток. Алкоголь уже притупил вкус и ощущения, поэтому бренди пьется как вода. Как хорошо горящая вода.
Но перчатки на ключе в кабинете.
Но его руки начертят круг на автомате в любом состоянии. Руки алхимика, даже без всего – ужасающее оружие.
– Никогда не починюсь. Нужных деталей нет, – Рой усмехается, бездумно глядя перед собой. Усмехается, переводя взгляд на… – Я завидую, тем людям у которых автоброня. Это так легко, если подумать. Заменить винтик и ты цел. Добавь новый, и стал еще сильнее. Бред.
Мустанг сжимает пальцами переносицу, стараясь отрезветь, чтобы прекратить нести бред. Перед глазами – вереница формул, оступись, и все воспоминания истины как на ладони. Посмотри, вот все что вы представляете из себя люди, набор формул и ингредиентов.
Нет.
Глаза напротив – абсолютно пустые. Мертвые. Рой не видел, но верит, именно такие полтора года назад опускали в могилу. Так почему они здесь. В животном теле, которое дышит, мыслит, живет. Почему этого ребенка никак не хотят отпускать призраки мертвых родственников. Он поднимает руку, в упрямом желании откинуть цепкие руки по ту сторону. Сколько можно мучить его, заставляя вернуть себя обратно? Мертвые к мертвым, живые к живым.
Рука безвольно падает на плечо Эдварда, сжимая ткань домашней кофты. Встряхнуть бы хорошенько. Прямо как тогда. Чтобы очнулся. Чтобы глаза загорелись. Для этого, Рой готов найти сотни сотен новых философских камней.