гостевая правила занятые роли нужные

reflective

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » reflective » фандом » too dumb to run, too dead to die


too dumb to run, too dead to die

Сообщений 1 страница 4 из 4

1

Coma Black - Marilyn Manson

https://forumupload.ru/uploads/001b/cb/74/385/905066.png
Rodolphus, Bellatrix
AZKABAN


Здесь, в этой тьме
не вы но си мо

https://forumupload.ru/uploads/001b/cb/74/385/735520.png

+4

2

Здесь темно.
Глаза привыкают к бесконечным оттенкам чёрного и серого настолько, что малейший отблеск света обжигает сетчатку. Здесь холодно, озноб постоянно облизывает шею и щиколотки, пытается заставить сжаться в углу и закутаться в грязное тонкое одеяло. Пока местные охранники не спят, Родольфус неподвижен, дышит так тихо, как может. Он не привлекает внимания теней, патрулирующих коридор, будто его вовсе нет. Дементоры чувствуют приятные воспоминания, вкус надежды, нежность - и Родольфус прячет их глубоко, ещё глубже, чем обычно прятал от людей. У него не заберут память.
У него не заберут её.

- Вы обвиняетесь в многочисленных убийствах, а так же в применении непростительного заклинания «круциатус» к мистеру и миссис Лонгботтом. Вы понимаете, чем это вам грозит, мистер Лестрейндж? - резкий, металлический голос разрезает тишину огромного зала. Это Крауч, конечно же, юный сынок которого облизывал ботинки лорду, пока папаша строил карьеру. Родольфус пользуется небольшой паузой, которую ему дают, чтобы спросить единственное, что его интересует.
- Где она? - тихо, словно шелест бумаг в папке с его делом, она достаточно обширная. Что ж, историю пишут победители, и Лестрейндж не ощущает ненависти - повернись всё иначе, и он тряс бы бумагами над Краучем перед тем, как отправить того на смертную казнь, потому что зачем сохранять жизнь своему врагу. Нет, мистер Лестрейндж совсем не чувствует даже злости - просто хочет всех прикончить, медленно, жила к жиле, по капле извести каждого из присутствующих на суде, вытянуть языки из их глоток, всех тех, кто не отвечает на его вопрос. Приговор зачитывают, очевидный, и многих других поклонников идей лорда напугавший до обморока. Родольфус наклоняет голову, словно ворон, примеривающийся, куда бы клюнуть мертвеца. Рядом трясет прутья своей клетки его младший брат, рычит и скалится. Рабастана ждёт та же участь; Родольфус ждёт, пока фарс закончится.
- Что вы скажете напоследок?
- Где она?
- Что вы говорите, Родольфус, погромче, пожалуйста, - Барти словно цепной пёс, отведавший крови, а всё потому, что они работали в одном отделе. Как же не хочется быть связанным с проигравшей стороной даже мельком, вежливыми рукопожатиями и перекидыванием задач начальства друг другу. Лестрейндж выдыхает. И повторяет громче, так, чтобы услышали уж точно все присутствующие. Чтобы хоть кто-то, хоть бы и не словами, а одним взглядом ответил.
- Где она?
Крауч криво ухмыляется своими тонкими губами. Он, естественно, не нуждается в пояснении, о ком идёт речь.
- Она отправится туда же.
Лестрейндж кивает ему почти что с благодарностью, хотя тот уже отворачивается, чтобы заняться Рабастаном и его делом, мало чем отличающимся.

И вот он здесь.
Они здесь. В тесных маленьких пустых комнатушках, в темноте. Без возможности применить магию, отчего та копится внутри нереализованным напряжением. Родольфус чувствует её, наэлектризовывающую волосы, клубящуюся под пальцами, но недостижимую. Он какое-то время думал о том, что Крауч мог и солгать. И Беллу сюда не отправили, а, например, просто лишили титулов, денег, возможности свободно перемещаться в мире. Ей мог помочь оправдавшийся Малфой, например, поручиться за неё. Наверное, мог бы, учитывая, что женат на ещё одной мисс Блэк. А может, её убили - узнать невозможно. Он запускает пальцы в отрастающие волосы, спутанные комом, а когда убирает руку, видит прилипший к ней светлый - седой - волос. Становится страшно настолько, что Лестрейндж царапает ногтями ледяные камни стены с узким маленьким окошком-бойницей под потолком. Прижимается к камню щекой - так можно услышать шелест далеких волн, одинаково яростных каждый день, но не имеющих возможности проломить заколдованный камень чудовищной темницы.
Потом Родольфус слышит - лишь однажды, когда холодная ночь перерастает в зыбкое серое утро - вопль.
Он узнал бы голос даже спустя сотню лет, а прошло всего лишь месяца три. Он вскидывается, и на его невыносимые, болезненные до ломоты в груди и висках чувства мгновенно слетаются местные стражи, костистыми пальцами облепляют решетку, тянутся вовнутрь слепыми головами в капюшонах, словно акулы, почуявшие кровь.
Родольфус заставляет себя не думать. Не бояться за неё, не радоваться такой ужасной, но вести от неё. И становится невидимым для тварей, обитающих здесь.
У него появляется причина выбраться.

Дверь в этой темнице защищает не от тех, кто внутри, а их самих, поэтому никто и не пытается вскрыть замок гвоздями из обуви, а дементоры этого только и ждут. Дни летят бесконечно. Оттенки серого то светлеют, то становятся неподъемной, как свинцовое одеяло, чернотой. Сторонников лорда некому навещать, потому что сочувствие таким заключённым бросает тень на волшебника. Родольфус понимает это логически, но логика постепенно начинает отказывать в своей чёткости. Именно в такой момент решетка поддаётся ему, и сходит со своих петель.
- Отсюда не сбежать, - говорит невидимый Крауч металлическим голосом и смеётся, громко - на всю маленькую камеру.
На весь коридор.
На весь этаж.
Родольфус начинает слышать со всех сторон шорохи, всхлипы и ругань, а потом зажимает себе рот и понимает по прекратившемуся смеху, что издавал его сам.
- Я же говорил, - продолжает Крауч. Родольфус зажимает себе рот сильнее, чтобы тот замолчал, и ступает босыми ногами по холодному камню.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (28.04.2023 08:01:45)

+4

3

Они проиграли. И это что-то потушило в сердце Беллы, но зажгло в ее голове. Женщина отказывалась в это верить, закрывала уши и топала ногами, словно маленький ребенок, в какой-то момент она закричала. Беллатрис перестала понимать, где день, где ночь, где люди, а где те, кто лишил ее всего. Только видеть она хотела одного человека – Воландеморта. Ей нужно было видеть его и выцарапать глаза, вырвать сердце, если ей повезет, но отомстить за все. За то, что поверила в его сладкие слова. За то, что тот оставил их разбираться с последствиями его решений. За то, что привела в это мужа.

Стыд окрашивал ее лицо, сердце, душу. Родольфус был единственным, кого она хотела видеть до ужаса, но старалась не думать, не вспоминать и даже не представлять его лицо. Страх затопил все ее мысли. Белле всегда казалось, что она знает его, понимает и чувствует, что предугадать его было легче, чем разобраться в себе же. И все же «а что если» топило в ее в страхе перед мужем и его реакции на то, что приходилось иметь дело со всем этим. Да и как он справляется? Возможно, успел он сбежать?

Беллатрис была милой какое-то время. Пыталась узнать, что с ее мужем и был ли он вообще жив. Но в ответ не получала ничего вразумительного, да и в принципе ничего полезного, не похожего на издевки. Тогда она пыталась их лишь больше разозлить – отвечала вопросами на вопрос, играла в безумную, да и в целом пыталась сделать свою ситуацию лишь хуже. Ужасно  глупо с ее стороны, но итог ведь все равно был один – Азкабан.

Никто не думает о том, что когда-то окажется в тюрьме. Бывают, конечно же, исключения, есть те, кто делает ужасные поступки и знает, что это лишь вопрос времени. Но все равно кто и как часто представляет себя в четырех стенах Азкабана, без возможности выбраться, а единственное ощущение, что будет испытано это холод, что закрепиться за каждую частичку тела, и страх, что будет разведать и мысли, и душу. Белла вот никогда об этом не думала, говоря откровенно, ей даже в голову не приходила сама мысль об этом.

И все же все в этой жизни распорядилось так, что в этом курорте она оказалась. Сначала ей очень хотелось быть сильной и не сломаться спустя пару дней, но дни! О боже, эти дни, что тянулись словно были годами, а их охранники так внимательно следили за тем, чтобы никто не смел даже подумать о чем-то утешающем. И все же Беллатрис думала о чем-то хорошем, просто не могла не думать, и вновь и вновь попадала в эту глупую ловушку собственного самоутешения. Постепенно мысли о хорошем стали ровны причинению увечий, так что так ли были они хорошо? Она слышала крики других, слышала слезы других, и это, о ужас, немного совсем немного грело сердце, что не ей одной страдать в этом всем.

Только вместе с этим мысли посещал и муж. Где он был? Как далеко? Возможно ли, что тот был на свободе, но просто в бегах? Белла пыталась докричаться до него, но он либо смешивался с другими, либо был так и оставлен без ответа. Но это даже было лучше и давало надежду на то, что Родольфус был где-то еще. Только ей нужно было знать наверняка, так что желание проверить каждую камеру этого места стало разрушающим. 

Пару раз она открывала дверь, чтобы выйти из своей тюрьмы, но каждый раз делала шаг назад. Это было глупым решением в первую очередь – открыть эту дверь. Однако как же труслива она была, когда возвращалась обратно, так и не сделав хотя бы часть своего плана. А план был хорош! Прост до ужаса, совсем непродуман, но цель была важнее, ведь так? Найди Родо было так важно, так необходимо, что страх перед ним уходил на второй план.

Но лучше не найди, ведь так? Это место страшило, оно делало что-то неправильное с ее головой и воспоминаниями! О, как же ей не хотелось, чтобы и он был тут, тащил этот груз вместе с ней. Только как же он без нее? До этого места не доходят письма, так что как же она даже узнает, что с ним все хорошо? А если это не так, то был ли смысл вообще расставаться? В чем вообще был смысл быть отдельно друг от друга!

Или же что было важно вообще?

Ох, нет, она будет искать. Какой бы результат Беллу не встретит, но она его примет, а там уже как пойдет. Нужно просто сделать шаг, а потом бояться будет нечего, ведь что там может помешать ей бежать вперед. Только все было так сложно. Она делала попытку раз в день, а потом уходила к противоположной стене, найдя себе странное утешение скрести по ней, пока не будет первой крови. Правда, чем дольше это продолжалось, тем интереснее становилась и та боль, что приходила следом. Только она никогда не становилась привычнее, позднее, когда транс спадал, приходило и последствие этого желания поиграть кошку, что все обдирает. Уснуть тогда не получается уже не из-за криков чужих и каждого шороха.

Осознание того, что это конец голову посещает слишком часто.
«Это конец, Беллатрса, просто усни» - слышит она собственный голос в голове, а потом ей отвечает… она же.
«Но если это конец, то почему бы не пройти по всем шипам на полу и найди его».

Женщина находит в себе какое-то мужество, говоря откровенно, она даже чувствует какое-то окрыление, так что, как будто выходит на бал, поднимает подбородок и смело шагает вперед, прямо за дверь. И все для того, чтобы вновь отступить, зайти обратно так быстро, словно на это у нее действительно ей простые силы. Она на полу сидит около часа, а потом, осознав, что опять провалилась, кричит, и кричит, и кричит, и кричит, и кричит.

Она как глупая птица, что бьется о свою решетку, которая просто не может понять почему не получается выбраться. И это сравнение смешит ее какое-то время, пока возмущение не поднимает ее на ноги. Как-никак Белла делала глупые поступки, но таковой считать себя не будут. Даже если эта мысль единственная, что вновь толкает ее в сторону двери.

Если это единственная причина, по которой она делает шаг за дверь, чтобы потом сорваться на бег по извилистым коридорам с другими пленниками, да и звать своего возлюбленного, то пусть так. Трусливой она была достаточно долго.

+2

4

Едва лорд исчез, проигрыш стал вопросом времени - без лидера не может быть революции, а без громкого имени, сияющего, словно огромный транспарант на высоте пары сотен метров над магической частью Лондона, не будет и новых людей, привлечённых мотыльками на свет. Родольфус это всё обдумывает многократно, и потому идея найти Воландеморта любой ценой кажется ему оправданной. Удобоваримой. Если бы только им заранее знать, что Лонгботтомы в лучших традициях ничерта не соображают... Им везёт - они остаются после этой встречи без памяти и мозгов.
Вспомнили бы они ярость Беллы и, чего доброго, сами бы покончили со своими жалкими жизнями. Круцио над ними звучало непрекращающейся песней, отзывалось сладостным воем и алыми всполохами, хрустело выворачивающимися суставами. Рабастан смеялся - он и сам был тогда на грани, растерянный происходящим. Да и кто бы не был растерян? В отличие от них с Беллой, он не сражался за жизнь.
За возможность эту жизнь создать из смерти, пройдя сотни и сотни ошибок.
В этом плане Лонгботтомы, пожалуй победили - их ребёнок остался жить, а весь отряд верных лорду людей скрутили подоспевшие стражи порядка. Потом был суд. Потом был холод и тьма.

Родольфус передвигается тихо, припадая к полу на четвереньках или распластываясь по стене, если вдалеке видит фигуру, плывущую в холодном воздухе, словно нож, разрезающий масло. Лестрейндж ощущает голод, при этой мысли - злобный, похожий на тошноту голод. И это хороший знак: многие пленники этого мрачного места перестают чувствовать что-либо вообще. Но ему ещё рано отчаиваться.
Вскрик разрезает бесконечность шорохов.
Он звучит над самым ухом как будто, но нет, это чудовищная иллюзия, женщина в очередной клетке не спит, она трясётся и жмется к самой дальней стене, словно видит призрака. Родольфус щурится, но лицо узнаёт очень смутно. Он прикладывает палец к губам, словно та послушается этого неуместного жеста и замолчит. И вызывает этим новый крик - тонкий, надломленный, но более осмысленный.
- Почему я здесь? Почему? - Лестрейндж пожимает плечами и отворачивается. Кажется, она недавно здесь: ещё не совсем худа, и кожа не белее первого снега, укрывающего черепицу на башнях Хогвартса. Его путь ведет дальше, потому что причитаниями женщины увлеклись тюремщики Азкабана, которые Родольфуса пока не замечают, а он старается не смотреть.
Не думать о том, что они сделают, если пленница будет слишком громкой и вспомнит что-то особенно важное, что осталось вне этих стен, за разъяренными волнами. Они склонятся над источником своей пищи, над тонким, надтреснутым сосудом души, они пьют волшебников понемногу, впиваются в самое незащищенное, слабое место, и бесконечно его ковыряют тонкими фалангами паучьих пальцев, едва обернутыми истлевшей кожей. Безглазые, бесчувственные, состоящие словно из одной только глотки.
Родольфус движется дальше и слышит скрежет из очередной камеры, словно кто-то раскачивает прутья. Видит знакомое лицо.
- Открой её, - вызывает своим предложением смех.
- Нет, Лестрейндж, - смех этот похож на шипение и прерывается всхлипами. Малыш Барти похож на искривленное зеркало, его лицо сырой глиняной маской видоизменяется, сминается и трескается внезапными эмоциями, - Я подожду, отец заберёт меня отсюда. Я буду победителем!
Может, и так. Родольфус кивает ему, одному из младших членов близкого круга, вчерашнему мальчишке. Может быть, его мечты имеют смысл в этой темноте, и помогут не сойти с ума.
Может, он уже сошёл с ума и не может смириться с тем, что папаша продал его, нелюбимого, как продают за бесценок прогоревшую ассигнацию.
- Он здесь умрёт, - говорит Крауч, минуя губы и зубы Лестрейнджа.
- А вот и нет! - поёт из своей клетки его сын, узнав знакомое в металлическом звуке голоса. Они стоят друг друга.

Пройдя достаточно далеко от своей камеры и едва не забывший, где он находится вообще, Родольфус слышит шаги - сбивчивые, трепетные. И сперва не узнаёт их. Ну, кто может бежать в таком месте. Кто может передвигаться так безобразно безрассудно громко, даром что дементоры, в целом, глухи, точно змеи. Статическое электричество всех его недоступных магических сил ставит дыбом волосы на затылкt, высушивает горло, сжимает челюсть тревогой. Здесь нельзя бежать. Здесь нельзя шуметь. Но этот дробный отчаянный шум настигает, отражается эхом, и затем выскакивает на Родольфуса из-за крутого угла - одного из трёх на каждом уровне башни, называющейся Азкабан. А потом обрушивается сверху с отчаянной силой, колтуном пропахших пылью волос, узкими и колючими коленями и локтями, высокими скулами, горящими антрацитами глаз. И сперва в этом месиве ощущений им невозможно друг друга узнать, Лестрейндж оказывается опрокинут и погребён под двумя сотнями чужих костей и ещё большим количеством натянутых мышц. Он старается подняться - и тот, кто бежал, явно тоже. А потом Родольфус сжимает запястье, автоматически ведет ладонью дальiе и обнимает чужие пальцы своими, они складываются в идеальную, знакомую фигуру.
Крауч затыкается, меркнет во тьме.
- Ты... - ничего больше, кроме узнавания. И Лестрейндж не может сейчас не думать. Не видеть. Не верить, что они смогут всё, что угодно, пока они вдвоём.
Это сладко, как амброзия. До прикушенного языка, до тремора рук, которые не дрожали, будучи по локоть в крови.
Это страшно, потому что теперь его могут увидеть они.
А, главное, её могут увидеть.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (Вчера 19:35:14)

+2


Вы здесь » reflective » фандом » too dumb to run, too dead to die


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно