ах, как же сильно Вэшу хотелось вернуться в то время, когда сердце еще трепетало в любовном волнении, а не сжималось в боязненном уханье, едва имя брата звучало в уме. Он никак не хотел это чувствовать... Не желал принимать напряжение страха, от которого весь закрывался, ограждая сознание от Ная и преступно пытаясь уверовать, что тот безвозвратно, без боли утраты исчез, - сродни тому, как высохли слезы по Рэм, сменившись свободным от тягостной муки принятием.

ему хотелось в то время, где все было просто. Где не было ничего кроме сада и звезд через склеру стеклянного купола, где всего было так мало, но почему-то эта бедная скромность была задушевней просторов, сквозь которые он пробирался, поражаясь огромности мира и в тот же момент огорчаясь его пустотой. Он немногое знал, еще меньше видел, и вся его жизнь состояла из Ная и Рэм; на маленьком острове, размеров с корабль, в ту пору ничтожно затерянном в космосе, что протекал океаном, и это было легко – не иметь с чем сопоставить реальность и от чего оттолкнуться, определяя наивысшую степень хорошего, и потому довольствуясь малым, при этом чувствуя счастье несметных богатств.

Най, Най, Най…

в детстве даже имя его ощущалось иначе – тогда то казалось упругим и мягким, и язык с оживлением подскакивал, с неуемной игривостью бросая его наподобие мяча, но теперь стало отрывистым, жалобным, напоминая мяуканье, что было исполнено крайним отчаянием. Оно было как плач. Было мучением сердца, что изнывало от боли, не понимая, как справиться и найти в себе сил, чтобы принять неизбежность пройденной черты невозврата… Ему было лучше бежать и прятать нового Ная за закрытыми веками, будто того вовсе не было, а было лишь прошлое и глупая вера в ранимую нежность нутра, что в его представлении таилась под холодом… Но он заблуждался – конечно. Быть может, то было просто игрой, которой Най и сам неожиданно сильно увлекся, и все же игрой, не иначе, ведь не могла же любовь предполагать разрушение и отнятие того, что Вэш любил еще кроме?

тот прежний Ная не покидал его сердце, однако он почти не касался его, боясь столкнуться с действительным и впасть с течением мыслей в сознание отличий, из-за которых брат становился почти незнакомцем… Он определенно не был таким. Не в их укромных моментах из памяти, где Най казался чувствительно хрупким, несмотря на наросшую скорлупу изо льда, и, не видя воочию, Вэш с большим смирением признал бы, скажи ему кто-то, что песок – голубой, а небо, напротив, оранжево-желтое...
 
Най, Най…

пустыня вокруг расплывалась от слез и не было веры в видение, что рисовало ему вдалеке появление фигуры – уже обозримой, но еще недостаточно чёткой, чтобы ум мог с уверенностью наречь ее именем, - и Вэш был недвижим, лежа в песке, смотря на нее как на что-то неявное, но теперь неизбежное, как ждал бы с покорностью смертника приближение конца. Может, он просто не верил, что это было взаправду. Будто разум всего лишь шутил над ним, воплотив его мысли в подобие физичности; и фигура явилась ему как мираж, как греза, как неявный переход к засыпаю, что украл его в середине пути, незаметно сомкнувши глаза подошедшей усталостью. Ком плача ощутимо разбух внутри горла, но слезы в смятении застыли, кривя страдальческой мукой лицо, и Вэш в неопределенности замер, не ощущая саму свою жизнь в достаточной мере реальной, будто и не было вокруг ничего, а он находился в клети сожалений о прошлом, что со всех сторон обступили его палачами…

но брат приближался: неспешно и неотступно, кидая его то в тревогу, то в бессилие покорности; волнением ускоряя ритм сердца, а затем обрывая его словно нить, уподобляясь прыжку в окончании сна. Он предпринял попытку привстать, когда сокращение дистанции наполнило фигуру подробностями и до этого безмолвное имя раздвинуло губы, заставив Вэша спуститься из марева мыслей в действительность.

капли влаги в последний раз скатились вдоль щек, пустившись в движение от смаргивания, и он впервые вспомнил про сумку, наткнувшись на ту в ее отяжелевшей отдельности, как будто свисая с плеча она до этого не имела ни веса, ни формы, существуя как неприметное продолжение тела или, может, частичка плаща.

лицо близнеца предстало ему в бледном свете – луна светила почти так же ярко, как солнце, и Най возник из него, влача за собой накидку из тени, показавшись в своей аристократичной холодности таким внеземным и далеким, что жалкими теперь ощущали слова, которые Вэш уготовил в дороге. Чем ближе тот был, тем слабее ставала решимость, с какой он накануне решился искать его, переполняемый жаром ответственности и твердым намерением вступиться за тех, кто все эти годы старался создать для него подобие детства. Подобие Рэм – закралось в глубине его сердца, о чем стыдно было признаться себе даже мысленно, рискуя нарваться на мстительность чувства вины, которым он и так уже был чересчур переполнен…

язык неповоротлив и немощно слаб, а тело отлито по форме, как одна нерушимая часть, что в самом своем замысле лишена возможности двигаться и потому неспособна ни на мгновение разрушить единственность позы. Брат возвышался над ним и даже тянул к нему руку, но Вэш замер перед ним отупело, в изможденном тревожностью ступоре, и был открыт рот, и почти озвучена фраза, однако ближе всего к языку оказались вопросы столь глупые, что лучше было сглотнуть их, топя в немоте.   

Най, Най, Най... – продолжало стучать с нерастраченной силой под ребрами. 

Как бы не было странно, Вэш никогда не боялся его. Ни с первой пущенной кровью, ни с трагичной телесной потерей, ведь Най был для него как огонь – как горячая капля в окончании свечи, что могла бы обжечь ненамеренно, без жестокого умысла, и глупо сердиться на пламя за неаккуратность своих же касаний, как глупо ответить обидой на прижигание раны или насильственный свет в привлекательном тьме. Он все еще помнил, как брат испуганно замер, однажды случайно порезав его. Вэш знал как нежен бывал он и с каким молчаливым намерением обычно искал его губы, становясь настолько нуждавшимся в нем и нехарактерно ранимым, зависимым, что в плену этой памяти невозможно было увидеть опасность для жизни… Возможно, напрасно. Уже прошло много времени и, может, на самом деле зло и тогда созревало внутри близнеца, как зерно в обласканной солнцем земле, но если Най, изменившись, был для него безнадежно потерян, то было ли нужно бороться за жизнь?

немного помедлив, он протянул ему руку. Най мог увидеть, что дернулась сначала другая, та, что была будто спрятана в полупрозрачной броне из бутылочных стекол, и из-за этого сходства казалась пока нереальной и поэтому хрупкой как греза.

- Я ушел с корабля. – Голос с трудом пробился сквозь притуплявшую звук хрипотцу. Он попытался придать ему твердость, держа усилием взгляд, что попросту не выдерживал взгляда напротив, и в тот же момент продолжал сжимать его руку, невзирая на то, что стоял на ногах. – Най, я хочу поговорить. Пожалуйста.

очевидно, что он потерпел неудачу в борьбе со своими эмоциями, потому что просьба прозвучала мольбой, отчаянно и плаксиво, чего не было с ним даже в детстве, где он, прилагая до странного меньше усилий, чувствовал словно ему удается держаться на равных. Понимая это, Вэш тревожно сглотнул, но запретил себе замолкать, потому что слова прилипли бы к горлу, и он бы начал рассеянно мямлить, ставая снова ребенком, за которого нес бы ответственность кто-то другой и диктовал бы своей его волю.

- Давай заключим с тобой сделку.

Отредактировано Vash (14.08.2023 22:14:15)