Он ненавидел эти августовские сходки. Ненавидел искренне и всепоглощающе – в первую очередь, за то, что они не вызывали в нем никакого душевного резонанса. Джеймсу не нравилось осознавать всю глубину своего цинизма; он знал, что едва ли представляет собой образец хорошего человека, но всякий раз, оказываясь в окружении скорбящих людей и не чувствуя ничего, кроме скуки, он ощущал себя особенно дерьмовым существом.
В прошлом году он тупо на поминки не пришел. Не имел ни одной достаточно исчерпывающей отговорки – просто исчез, в очередной раз пропав с семейных радаров, и появился только в сентябре, когда орать на него родителям было уже не так принципиально. На прямой вопрос матери ответил безапелляционной и категоричной правдой – «просто не хотел», и, наверное, никогда прежде он не видел на ее лице такого беспомощно-злого выражения.
Но Джеймсу уже все равно на то, каким разочарованием он становится с каждым новым своим прегрешением. Их, этих прегрешений, за ним накопилось столько, что они не уместились бы ни в один грузовик, ни в один шкаф, где принято хранить скелеты; еще одно не сделает его еще более ужасным сыном, чем он уже стал.
Он ненавидел поминки еще и потому, что сталкивался на них с теми членами семьи, что еще не расстались с иллюзиями насчет добропорядочности старшего сына венценосной четы. Слушал, как бабушка Молли возмущается его татуировками, как дедушка Артур перечисляет варианты для будущего трудоустройства; отвечал на вопросы дяди Джорджа о своих планах, придумывая все более невероятные варианты, и внутренне был готов рассыпаться им под ноги тысячей осколков. Потому что остро ощущал, что из родного и дорогого человека неумолимо превращается в чужака, оторванного от семейной солидарности и семейной же близости.
В этот раз мама посылала ему одну сову за другой, и птицы находили Джеймса даже там, где он привык прятаться, скрываясь от волшебства и родителей. В коротких письмах значилось, что она была бы очень рада, что для нее это важно и что она не против, если он, выразив соболезнования и постояв часик в окружении родственников, спокойно удалится по своим делам.
И Джеймс сдался.
Очередной спазм, скрутивший тело над унитазом, едва не порвал его пополам, и Джеймсу пришлось судорожно схватиться за бачок, удерживая себя от падения. Блевать было уже нечем – он не ел, кажется, второй день, а остатки выпитого накануне виски давно покинули желудок.
Он благоразумно наложил на ванную комнату заклинание безмолвия, блокирующее все рождаемые им звуки, и ни одной душе за пределами помещения не было известно, с чем борется Джеймс. В последний раз сплюнув, парень не без труда поднялся на ноги и плеснул на иссиня-белое лицо холодной водой; не помогло.
Не надо. – тяжело дыша, Джеймс уставился в свое отражение – ужаснулся тому, каким изможденным выглядит, и отвернулся. – Слышишь? Не сегодня. Не надо. Ты не настолько мудак, чтобы и сегодня…
Но мир так отвратителен. И он сам – отвратителен. Тедди был прав. Тедди правильно сделал, что отвернулся от него, и Джеймс на его месте поступил бы точно так же. Ему больше некуда падать, просто некуда, и все, что остается Джеймсу, это беспомощно наблюдать за собственным низвержением, подбрасывая время от времени дрова в разгорающийся поминальный костер.
Ему плохо, и плохо будет, пока он не примет снова. Джеймс наивно полагал, что сможет пережить пару дней без дозы, если попробует заглушить синдром отмены алкоголем, но вместо облегчения тот лишь все усугубил. Не хотел заявляться на ебаные поминки будучи под кайфом – это было бы слишком даже для него.
Он утерся полотенцем, бросил его в раковину и, часто подышав, все-таки потащил себя в коридор. Надо продержаться еще каких-то два часа, разве есть в этом что-то сложное? Забиться подальше, переждать и затем сбежать, как он сбегал всегда. Не попрощавшись.
Бабушка с дедушкой его уже видели и знают, что Джеймс недомогает. Он сумел даже поздороваться с остальными, обойдя лишь отца. Достаточно. Хорошо уже просто, что пришел.
Пошатываясь, парень добрел до незапертой двери и ввалился в неизвестную комнату, где надеялся найти диван или хотя бы кресло, чтобы дать себе короткую передышку. Спать он, конечно, не будет – просто отдохнет от пробирающей до костей жажды, неправильной и жестокой, и переждет долженствующее время до ухода.
Но вместе с диваном он нашел еще и Альбуса. Скрипнули зубы – на лице Джеймса мелькнуло неудовольствие, которое, впрочем, младший брат увидеть не мог, и, вспомнив об этом, он весь напрягся. Снова ощутил противную и всепоглощающую волну, состоящую из глубокого раскаяния, гнева и отчего-то тоски, неизбежно охватывающую его в присутствии Ала.
Джеймс не может смотреть в его пустые блеклые глаза, кажущиеся мертвыми и неподвижными. Как у дохлой рыбы.
Но сил развернуться и уйти у него нет, поэтому, справившись с первой реакцией, он все же приближается, чтобы упасть на пахнущие чем-то старым и душным подушки.
Сколько они не разговаривали? Год? Полгода? Джеймса никогда нет – он где-то там, в большом магловском мире развлечений и грехов, пока Альбус правильным и самым лучшим сыном греется у родительского очага. Да и… о чем бы им говорить?
-  Бабушка оставила для тебя добротный кусок тыквенного пирога. Успей до дяди Рона.
В ответ Джеймс схватился за стоявшую у диванного подлокотника вазу и попытался в нее блевануть, но пустой желудок лишь болезненно сжимался, не исторгая ничего, кроме неприятных звуков.
- Да насрать, - тяжело дыша, он откинулся на спину. Удивленный уже тем, что Альбус сам с ним заговорил, да еще и про какой-то блядский пирог, он посмотрел на брата расширившимися глазами, в которых впервые мелькнуло нечто осознанное заместо лихорадочного блеска – Джеймс ждал, что его проигнорируют или припечатают ледяным приветствием, и был готов молчать. В груди шевельнулось что-то похожее на надежду – хотя восстанавливать в их отношениях с Альбусом, кажется, уже нечего. – Как дела, Ал?
Ну да. Там, где Джеймс Поттер видит надежду, он видит и разрушение. Будет обидно, если младший брат узнает, до какой степени ему больно.
- Давно не виделись, - он хмыкнул своему пиздецки тупому каламбуру. Он весь пиздецки тупой, но, начав, уже не может остановиться – пусть Альбус лучше вскидывает брови, уверяясь, что в этой семье с мозгами повезло ему одному. – С первого взгляда и не скажешь, но ты вроде как подрос. Ничего, потерпи чутка. Я немного… полежу и уйду.
Фраза сорвалась на последнем гласном звуке. Если Джеймс и умеет что-то хорошо, так это уходить.
- Щелкнешь дверь, чтобы сюда не зашли? Не хочу, чтобы все увидели, какой я сегодня красивый.
Сам он не мог дрожащими пальцами удержать палочку. Больше не мог – трясло его все сильнее, и начало пробивать на холодный пот. Во внутреннем кармане куртки – кожаной, с позерскими наклепками, - лежал крошечный пакет с белым порошком, прожигавший, будто бы, все слои ткани.

Отредактировано James S. Potter (24.05.2023 19:21:16)