What I'm Trying to Tell You - Suede
| Sebastian, Ominis |
reflective |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » reflective » фандом » all I'm trying to say
What I'm Trying to Tell You - Suede
| Sebastian, Ominis |
Поместье с непривычки кажется слишком большим. Он не оставался здесь на лето да и вообще дольше, чем на пару дней, уже давно - с тех пор, как познакомился с близнецами Сэллоу. С тех пор, как любимые братья безапелляционно взяли его, как уже взрослого, с собой поразвлекаться над магглами после первого курса Хогвартса. И теперь плутает в сырых коридорах, как в лабиринте, отчаянно не находя себе применения. Оминису некомфортно даже дышать одним воздухом с родственниками, а потому он по привычке ведёт себя незаметно - благо, до него никому и дела нет - он больше не похож на игрушку для битья. Теперь его, катастрофически и незаметно для семьи выросшего за год, попросту предпочитают считать пустым местом все, кроме матери. Благодаря этому особняк кажется полупустым, хотя по щелчку пальцев обязательно явится один из домовиков, чтобы угодить младшему из господ Мраксов. Даже это тяготит. Густой полумрак, в котором обычный человек неизменно начнёт щуриться, пытаясь разобрать очертания, ему комфортнее яркого света. Оминис не видит укоризненных взглядов живых портретов своих предков, но на свету чувствует их, эти взгляды, словно мерзкие липкие лапки цикад, что каждый летний вечер стрекочут за окнами в брошенном на самотёк саду. Ему есть, над чем поразмыслить в вязком одиночестве, есть о чём пожалеть: в основном о том, что ничего не смог сделать. Слепо доверял решение другим, когда должен был взять его в собственные руки. Прокручивая раз за разом каждое событие ушедшего года, он думает, что хуже могло бы быть только в случае, если бы умер сам Себастиан. Или если бы Оминис решился бы рассказать о поступке друга. Тогда, вероятно, другом тот бы уже не был. А сейчас они кто?
Едва слышный шелест крыльев болотной совы Сэллоу, которую Себастиан теперь заполучил в личное пользование, как и некоторое иное наследство, настигает Оминиса после полудня, в тени раскидистой ракиты.
Поначалу он эти письма не забирал, и Златоглазка преследовала его по саду, раздраженно присвистывая, пытаясь, выпучив круглые глаза, усесться на плечо и всучить свою ношу, прежде чем улететь с нераспечатанным посланием уже вечером. Она прилетела ещё через три дня уже с новым конвертом. И потом ещё. Спустя три таких попытки своеобразного давления он всё же забрал конверт, не выдержав напряжённого одиночества, в котором пребывал в поместье, пообещав себе, что в крайнем случае просто не будет отвечать. И очень долго вертел письмо во влажных от беспокойства руках, не решаясь уже открыть, до самой ночи, когда прохлада, просачиваясь под рубашку, облизывала его шею, спину и бока. Сперва читать это казалось бесполезной затеей, попыткой влезть наживую в растравленную рану грязными руками. Просто в очередной раз поддаться чужой настойчивости и позволить вести. И всё же Оминису хотелось узнать, что в итоге Себастиан думает, и оттого бумага невыносимым огнём жгла холодные пальцы. Палочка послушно нашептала ему короткое послание.
«И снова попытка номер четыре. Ужасно думать, что ты больше никогда мне не напишешь. Не знаю, где Энн, Златоглазка не может улететь так далеко и возвращается уставшая и без вестей.
Что делать без тебя в новом учебном году?
Скажи, как всё исправить?
Надеюсь, Мраксы тебя не беспокоят.
Себастиан.»
Он черкнул тогда совсем простой ответ, чувствуя себя не в праве молчать, но и не давая никаких подсказок, как и что конкретно исправить:
«Я в порядке. Пока не знаю, что делать.»
Пестрая сова довольно фыркнула, унося письмо, запечатанное по всем правилам, сургучом и оттиском фамильного кольца. Оминис тогда ещё подумал, что на этом своеобразный разговор и закончится. Иссякнет, как медленно гаснет огонь в камине, оставшись без дров.
Ошибся.
Теперь их переписка напоминает осторожное прощупывание почвы при движении по верховому болоту небольшими шагами. Отстраненные темы. Безобидные рассказы о прошедших (ничего не значащих) днях. Недосказанность тревожит, но и вести серьёзный разговор на бумаге, диктуя ответ вслух перу, кажется отвратительной идеей, умноженной на возможность, что переписку кто-то перехватит, да хотя бы Марволо или, того хуже, отец. Хотя вот они, кажется, только порадовались бы, узнав всю историю с реликвией Слизерина, может быть даже признали в Оминисе не совсем уж пропащую душу, раз тот смог пройти туда, куда они сами не заглядывали. Думая об этом теперь, Оминис ощущает необычное спокойствие, абсолютный холод внутри себя, какой бывает в каменном склепе, на стенах которого в летнюю жару собирается конденсат. Эта история не трогает младшего Мракса так, как должна бы, учитывая, насколько крепко он увяз в темных искусствах, даже не желая этого, и насколько сильным был удар по его принципам, нанесенный Себастианом, подзуживаемым этим новичком, из-за которого привычный мир Оминиса рассыпался за прошедший год - постепенно, по кирпичику. От мысли, что Себастиан, собственно, не так уж и виноват, что его подталкивал другой человек, который понятия не имеет о вещах, в которые суёт нос, становится чуть менее беспросветно.
Чуть более понятно. Конечно, Себ бы не сделал ничего подобного, если бы у него был только Оминис, и они нашли бы иное лекарство - или не нашли бы, но и никто бы не умер. Винить кого-то со стороны, по-детски жестокого и, как все люди, выросшие среди магглов, наивного Генри Уисла, не зря распределенного на Хаффлпафф, оказывается так просто, что у Оминиса дух захватывает от облегчения. Он сперва думает приехать к Сэллоу домой, как много лет до этого делал, чтобы уже лично обговорить наболевшее, но осекается посреди этой мысли, и перо, уже принявшееся строчить очередной, чуть более радостный, чем ранее, ответ, замирает над листом, уронив на него жирную кляксу.
Фелдкрофт теперь пуст. Сложно принимать гостей, проживая в палатке среди развалин своего прежнего дома. Как и самому Мраксу жить в полевых условиях - не то, чтобы облезлые полуразрушенные стены недостаточно хороши для потомка великого рода, но некомфортны и непривычны. Или он просто ищет оправдание. Значит, надо придумать что-то иное.
Оминису не хочется приглашать гостей в дом, который для него самого является скорее тюрьмой, вынужденным местом пребывания. Это всё равно, что пригласить кого-нибудь на экскурсию в Азкабан, так, прогуляться вдоль пары этажей и провести интервью с дементорами. И всё же, наверное, это лучше, чем отсутствие крыши над головой. Неприятно признавать, но, кроме всего прочего, Себастиану наверняка будет интересно увидеть поместье, ведь у него никаких неприятных ассоциаций с ним нет. Он обязательно захочет изучить коридоры и заглянуть в темные углы. Для него это будет и правда познавательно, значит, он согласится, а уже здесь, на месте можно будет обговорить ситуацию и найти ответ на все беспокоящие вопросы.
Вечером он впервые за каникулы, да что там, впервые за несколько лет, подает голос во время ужина. Палочки в руке нет, и потому Оминис не может полностью насладиться чужим удивлением, а только впитывает направленные на себя взгляды и гулкую тишину. До чего забавно это должно смотреться со стороны, его губы трогает полуулыбка, добавляющая лицу непривычной живости.
- Ко мне приедет друг, - голос ничего не выражает, кроме уверенности. В конце концов, это и Оминиса дом тоже. У него есть здесь права, даже те, которые и врагу не пожелаешь.
- Он чистокровный, - добавляет Оминис, полагая, что такого объяснения будет достаточно. И в очередной раз ошибается, а потому после испорченного ужина сидит в кабинете Клавиуса и выслушивает долгую лекцию.
- Сэллоу, - сообщает он кратко, - Себастиан Сэллоу. До конца каникул.
Палочка высвечивает для своего хозяина чужое - по-настоящему чужое, с заостренными чертами и тонкими губами, - лицо, которое щурится то ли из-за красного свечения, испускаемого палочкой сына, так напоминающего оттенком электрические разряды круциатуса, какими их описывали Оминису, то ли от неверия в то, что перед главой семьи именно этот гадкий утёнок теперь сидит с видом победителя. Знал бы Клавиус, что прошёл этот утёнок, куда смог забраться, пусть и с чужой помощью. С восемнадцатого века никто не мог пройти в скрипторий. Может, просто не было достойных до сих пор. Оминис выдерживает этот многозначительный взгляд, как обычно, равнодушно, но теперь за этим равнодушием больше нет отвратительно унизительного страха, ничего там больше нет, кроме желания поступить по-своему.
- Да, я ручаюсь за него, - с нажимом произносит. Это странно, непривычно как-то, быть уверенным в своих действиях, и старший Мракс тоже делает большую паузу, точно пытается перевести дух. Можно ли считать это за победу? Оминис наклоняет голову, откидывается в кресле. Он ведь и правда наследник Слизерина, хоть и самый младший из многочисленного змеиного потомства. Хоть на что-то в своей жизни он может повлиять, в конце концов. Теперь не Мраксы его беспокоят, а он - их.
- У нас тут не пансион для несчастных деревенских сирот, - угрюмо заявляет Клавиус. Его сын больше не строит болезненно-печальное выражение, как бывало раньше. Его пустые глаза переливаются, словно драгоценные камни.
- Обо мне заботились. Благороднейшее семейство не может вернуть свой долг? - слова сами складываются, сочатся меж губ почти что с шипением, - Очень достойно.
Он ощущает кожей движение, с которым отец достаёт палочку. Не пытается ни спрятаться, ни даже отклониться, прекрасно зная, что от результата этой своеобразной дуэли (в которой один беззащитен) будет зависеть и итог. Он готовится к чему-нибудь непростительному и думает о том, сколько круциатусов на пути к своей цели наложил Себастиан. И Генри, он наверняка тоже не единой своей древней магией расправлялся с гоблинами и троллями. Ох, сколько бед они натворили.
Секунды текут, Оминис молчит, и отец так и не произносит ни единого слова проклятия, если только не считать за них тихую брань. Ком страха, затаившийся внутри еще в двенадцать, наконец растворяется, оставляя вместо себя гулкое ничего. Абсолютный ноль.
Ему даже позволяют предложить другу одну из многочисленных гостевых комнат в свободное пользование.
И всё же Оминис не знает, что сказать по этому поводу Себастиану, который едва не стал бывшим другом. И решает не дожидаться нового письма, чтобы отправить приглашение ответом на него. Вместо этого он подзывает фамильную сову, жутковатого вида (жаль, самому Оминису не оценить этой красоты) чёрную сипуху, и её заставляет лететь с медальоном-порталом и совсем короткой запиской, поясняющей время, когда переход будет работать.
«15:00, суббота. Я буду ждать.»
Отредактировано Ominis Gaunt (26.05.2023 19:05:05)
Себастиан ускользнул из деревни почти сразу же после исчезновения сестры, так что их дом, в котором всё оставалось неизменным, словно хозяева отошли ненадолго и вот-вот вернутся, стоял холодным и закрытым. Сэллоу (теперь наследник в свои неполных шестнадцать лет) не мог больше находиться там, где могут начаться толки, и всё произошедшее, наведшее ещё больше хаоса во взбудораженном мозгу, требовало уединения для того, чтобы всё хорошенько обдумать и поделиться с Оминисом, конечно. Ему хотелось непременно написать другу, и в первом письме он сообщил, куда собирается: в старый и позабытый родительский дом. Каменный и более крупный, чем тот, где они ютились втроем, а то вчетвером, когда Оминис приезжал, позволяя сбежать подальше от сурового нрава дяди, рвать яблоки, кататься по душистой траве, сцепившись в неразлучный горячий клубок. Слушать лошадиное ржание, блеяние коротко выстриженных коз.
Сейчас всё не так, из деревни уехали многие, и отъезд Себастиана никто не заметит. Что делать подростку в месте, всё ещё кишащем бандитами и общим горем?
Себастиан летел на фамильной метле, взяв с собой только школьные принадлежности, деньги (это наследство, хранящееся в тайнике подвала. После случая с Анной дядя перенёс его в дом из Гринготтса. Да неужели?) и оставшуюся еду. Вышел нехилый чемодан, но метла тянула этот груз без колебаний. Выдерживала же грузное тело дяди когда-то.
Златоглазка в это время была уже на пути в особняк Мраксов. Занятно же они придумывали ей имя все втроём. Точнее, Себастиан и Анна перебирали их до бесконечности.
- Может быть назвать её Лютиком?
У них на коленях лежала большая отцовская энциклопедия, посвящённая флоре и фауне магической Шотландии, но были там и магловские виды.
- Menyanthes - монотипический род цветковых растений семейства Menyanthaceae, - Вычитывал Сэллоу, - А по-нашему - Богбин. Или вот:
Нупхар лютеа, желтая водяная лилия, бутылочная для бренди, Бобровая лилия, Бобровый Мор, Бобровый корень, Поплавок, Бутылка для бренди, Бычья лилия, Консервная банка, Флэттердок, Золотые часы... - Его осенило:
- Золотые часы. А? Как вам? - Сова протестующе замахала крыльями, приняв гневный вид. На этом моменте сестра выхватила книгу у него из рук. Неназванная птица же, не зная, чего ждать от новой девочки, с которой проживёт теперь всю жизнь, настороженно повернула голову в её сторону, и всё началось с начала.
- Назовите уже Златоглазкой и дело с концом, - Вздыхая, заявил Оминис, который уже начал обмахиваться, умирая от духоты.
- Не слишком просто?
- А и правда. Пусть Златоглазка!
Златоглазка сложила крылья и с видом, полным достоинства, приняла имя.
Сэллоу приземлился у порога дома. Его дома, теперь принадлежащего ему по праву. Неужели это правда?
И вот в каком незавидном состоянии его наследство. Он приставил метлу к дубовой двери, переводя дух. Сестра оставила ему всё это, и её, конечно, не было здесь: на двери висел заржавелый замок, который легко было расшибить произнося bombarda. Alohomora уже не действовала как положено, а ключи он позабыл в дядином доме.
Взрыв, покоробивший дверь лишь слегка, но разнесший замок, немного отвлёк от тяжёлых мыслей и скрасил нетерпеливое ожидание письма.
Что ж, крыши почти нет (Из-за бандитов? Здесь отдыхали гоблины, пробравшись через заднюю дверь?), внутри - проклятая вездесущая паутина, шныряют мыши (хотя бы сове будет чем питаться) по углам, догрызая бумагу и родительскую коллекцию книг, с которой они с Анной играли, выискивая картинки и занятные факты. Это не исправишь простым Reparo.
Здесь было спокойнее, но не сказать, что он вернулся в детство. О нет, оно кончилось с тех пор, как он направил свою палочку на Соломона, применив убийственное заклятие, которое практиковал в крипте, о чём не догадывалась ни одна живая душа. Оминис бы ему все мозги выел, надавливая на чувство вины, а с новичком он поделился после в ответ на неожиданную поддержку. В крипте Себастиан убивал пауков и жуков, самых ненавистных ему насекомых (пардон, пауки - это паукообразные, а не насекомые), и палочка поначалу не слушалась, выбрасывая лишь жалкие искры, пока наконец его не ужалила одна крупная рассерженная особь, которую он специально принёс в крипту в банке из-под печенья, выловив на краю леса. Рука распухла до запястья от яда, но заклинание было исполнено безукоризненно. Затем пришлось готовить рябиновый отвар во внеурочное время.
И всё же… Всё же он не хотел пускать заклятья в ход, несмотря на жгучее желание порой, оно было на всякий (крайний) случай.
Как одно слово способно убить здорового человека в самом расцвете сил? Тот просто упал замертво, как мелкая букашка, придавленная пальцем, и Себастиан не поверил своим глазам, несмотря на то, что читал об этом и был прекрасно осведомлён. Он испугался. Лучше бы дядя обратился в дым и пепел, как тот злосчастный тролль, так было бы легче считать его призраком прошлого, а не живым человеком. Легче для всех. Почему он видел это? Ох, Энн, а почему ты видела всё это?
- Жаль, что не видела, как он уничтожал нас обоих. - Нет, он не может её винить. Это проклятье полностью переменило её, украв прежний характер и протест. Повстречай он Энн, ничего о ней не зная, подумал бы, что этой забитой тихоне место на Хаффлпаффе. Он больше не знал к ней подхода, а их связь, столь важная для близнецов, оставалась лишь в его воображении. Как удобно было Соломону контролировать её и таскать, словно куклу... Как же жаль, что всё так обернулось! Разномастные переживания когтями царапали его со всех сторон, не давая ни на чём сконцентрироваться.
И как же он был не прав, когда думал, что не будет предаваться воспоминаниям. Весь дом был ими наполнен и постепенно захватывал сознание.
- Оминис вот-вот пришлёт письмо.
И этот знакомый запах (пусть и затхлый), заставляющий бежать вниз по лестнице, чтобы обнять родителей. Всё здесь погрязло в опасном безвременье и навевало ещё большую тоску. Он нервно ходил из угла в угол, стараясь избегать паутины, и даже невольно взглянул на напольные часы, у которых застыли стрелки.
Наступила ночь и заморосил дождь, пропитывая дорожную мантию, а ответа всё не было. Нужно выяснить хотя бы, как сделать палатку, пока тут всё не залило. Получалось далеко не так здорово, как у браконьеров из рассказов Уисла. Предметы мебели внутри палатки врастали один в другой. Но это не занимало ум, неустанно возвращающийся в ту пещеру, где триумф быстро заволокло чернотой, и получалось только хуже. Где сейчас Энн? В надёжных руках? Вот бы это было так. А Оминис?
Он потерял счёт времени, когда в плечо, наконец, вцепились крепкие лапы Златоглазки. Лучше поздно, чем никогда!
- Оминис! Это письмо от Оминиса! - Затрепетав от нетерпения он отвязал конверт от лапки, который был так разительно похож на... его. И без знакомой аристократической сургучной печати. Лицо Себастиана почернело, а сова, освободившись от ноши, немедленно полетела к тому, что осталось от чердака, где могла отоспаться в полной темноте и относительной сухости.
Но Сэллоу продолжал неустанно бомбардировать Оминиса, Энн и Генри письмами, тратя уцелевшую и пожелтевшую от времени бумагу. Ответил лишь Уисл. Выяснилось, что он соблазнился карьерой мракоборца и бросил учёбу. У него начался новый этап жизни. Об их тайне он так никому и не проговорился, но явно потерял интерес к школьным делам. Если раньше он приходил по первому зову, то теперь как отрезало.
- Ну же, пожалуйста, - Златоглазка в этот раз летела бодрее, и Сэллоу сощурился, сцепив пальцы в мольбе и сразу выгадывая, что за письмо она несёт. На этот раз аккуратный конверт, перевязанный дорогой синей лентой.
- Есть, - Отдав сове засушенную ящерицу в знак поощрения, он живо распечатал послание, ожидая какой-нибудь долгой и нудной тирады на несколько листов, но там была всего пара сухих предложений. Пусть так, пусть так. Оминис не перестаёт удивлять своим упорством, но он всё-таки сменил гнев на милость. Себастиан мигом побежал строчить ответ на эмоциях, рассказав ещё раз, где находится. Немного о состоянии дома, о планах на следующий год, будто знакомился с Мраксом заново. И всё равно каждый раз опасался, что Оминис передумает и найдёт другие дела, так и не сообщив, чем занимался сегодня в особняке и что ел на обед.
Присутствие друга в его жизни позволило сконцентрироваться на домашних заданиях. Сэллоу изучал свойства оборотного зелья, уже представляя, как будет помогать с ним Оминису, у которого без помощи сестры были сплошные неуды. Читать о зельях было куда скучнее, чем копаться в тайнах Слизерина, поэтому он, лениво подперев рукой подбородок, чуть не задремал прямо над раскрытым учебником, когда на него упало что-то с высоты, блестя начищенным серебром. Медальон Мраксов! Себастиан поморгал, потирая глаза, и посмотрел вверх. Там кружил тёмный, как звёздная шотландская ночь, Фобос, в рисунке оперения которого можно было обнаружить, казалось, новые созвездия. Знал бы Оминис, как ему шла эта птица.
Суббота? Значит, завтра всё свершится, Оминис дозрел до разговора. Себастиана внутренне потряхивало как в лихорадке. Он толком не ел, только думал о том, что ему предстоит, как будто заново стоял в очереди к распределительной шляпе.
Только как отсчитать 15:00? С надетым на шею медальоном, символизирующим двух поедающих друг друга за хвосты змей, он так и провалялся в постели, даже не раздеваясь, зная, что всё равно не уснёт. А с утра то и дело прикасался к серебру, а ещё не выпускал из руки палочку. Фобос пристально следил за ним немигающим взглядом, а когда вернулась Златоглазка, они лишь кратко обменялись приветствиями.
Механизм в часах прогнил, и оставалось ориентироваться по солнцу, которое медленно, медленно перекатывалось с зенита на запад.
Себастиан никогда не пользовался порталами. У Сэллоу их не было, а Мракс никогда не приглашал в гости. Его медальон можно было видеть только в его ладонях, в неактивном состоянии. А ещё он знал, что портал приклеивает к себе твои пальцы и тянет за собой. Последнее, что он увидел - то, что Фобос отвернулся и взмахнул крыльями. После - сильные тошнотворные завихрения, в которых крепко сжимаешь палочку, чтобы не вылетела в процессе, и шум крови в ушах из-за бешено стучащего от предвкушения сердца.
Он очутился в полумраке, будто попал в слизеринскую гостиную. Под мантию тут же стала просачиваться привычная прохлада змеиного обиталища. Себастиана выкинуло прямо в середину помещения, сбив с ног. И кое-кто уже поджидал неподалёку, как и обещал.
- Ты, как всегда, точный, - Уроборос наконец отлепился от кожи и повис на шее, раскачиваясь взад-вперёд. Сэллоу стал осторожно подниматься на ноги, ещё пошатываясь из-за головокружения.
- Кхм. Спасибо, что пригласил. Ах, да, - Он наклонил голову, выпутываясь из цепочки, просто чтобы чем-то себя занять, создать шум, которого здесь явно не хватало, и протянул медальон на вытянутой руке.
Отредактировано Sebastian Sallow (26.05.2023 19:05:39)
Оминис ожидаемо ощущает страстное желание вернуть Фобоса сразу, как только тихий шелест его крыльев затих, знаменуя о том, что сипуха набрала высоту - полет предстоял через горы. Разве не проще было бы оставить ситуацию как есть? Мракс в прошлом поступал так часто: он прерывал споры, предлагал подождать и остыть, отмалчивался, когда стоило бы не просто говорить, а кричать. А потом становилось поздно.
Это чувство похоже на тошноту, скрученное внутри сомнение - стоит ли так опрометчиво сближаться, не будет ли это ещё большей ошибкой, чем все совершенные до этого? Энн, прежняя бойкая Энн наверняка опять посмеялась бы над ним беззлобно, дернув за рукав, чтобы не стоял на балконе столбом, словно вглядываясь в темнеющее небо, краски которого навсегда от Оминиса скрыты.
Нынешняя Энн не позволяет себе шутить и смеяться, скованная не то своим болезненным проклятием, не то просто безнадёгой, в которой пребывает, словно Соломон всё ещё из могилы говорит раздражённо и гулко, что ничего не поможет. В её голосе отпечатались чужие отчаянные нотки, будто Энн решила выбрать не жизнь и надежду, а дядю и его печальную судьбу. Ужасно звучат её короткие послания, и хуже только то, что поделиться ими Оминису не с кем.
Она, после долгих разговоров, весной согласилась ничего не говорить о поступке Себастиана, не так легко, как Мракс, но всё же, вот только... Теперь даже с Оминисом почти не общается, хотя он-то и в курсе места её пребывания - и в отличие от того же Себастиана он не собирается выдавать чужие тайны, даже получив их в своё распоряжение. Удивительно, что Мраксу до сих пор хочется припоминать, как легко тот впустил новичка в их тайное место, и цеплять этим старую, немного детскую, обиду. Может быть, оттого, что и дальнейшие события вовсе не были радостными, и это знакомство привело только к разрушениям? Или Оминису просто кажется, что он имеет больше прав на крипту, потому что является прямым потомком Слизерина, а, значит, кровь всё же имеет значение. От этих мыслей кружится голова, а ответов, по крайней мере, удовлетворительных, не находится.
Но Мракс не поступит с Энн так, как её брат с ним, ни в коем случае, хотя бы в память о том, чем была их дружба раньше, дружба всех троих, когда близнецы были неразрывно связаны с уютом и теплом, со всем, что для него не стала значить родная семья, многочисленная, пронизавшая связями весь магический мир, но постепенно увядающая, как не принесшие плодов цветы в саду. Он опирается локтями на старые перила, тяжелое и нагретое за день солнцем лакированное дерево, слушая разноголосье птиц и насекомых, полные жизни звуки, заглушаемые в глубине дома до состояния безумных едва слышных шорохов, но на балконе играющие всеми нотами. Они такие похожие и в этом мрачном саду, и среди холмов Фелдкрофта, что можно попытаться представить себя там, в беззаботной безопасности, где за небольшим оврагом течёт освежающая певучая речка, где есть кто-то, кто ждёт.
Он остаётся в неподвижности так долго, что в конце концов на светлые волосы и укрытые рубашкой плечи осаживается холодная вечерняя роса, а затем медлительным призраком неслышно направляется в тёмную глубину дома.
Во снах у Оминиса не бывает света и ярких красок, его сны - коктейль звуков, запахов и ощущений. Сейчас это чужие кудрявые волосы под ладонью, взмокший затылок, подставленная шея и горячий шёпот, убеждающий, уверяющий, а иногда и обвинительный. Слова путаются, собранные из старых разговоров и писем, просьбы сменяются требованием, лёгкие прикосновения губ к коже - укусами. В таких снах ему тяжело дышать. Оминису кажется, что это естественно: если не выходит убедить в разговоре, примени другие способы донесения мысли, так рассуждает любой слизеринец, и Сэллоу тоже мог бы, если бы их отношения были чуть менее дружескими и чуть более эгоистичными. Возможно, Оминис просто хочет найти новые - веские - причины, что сняли бы с него часть вины, которую он сам на себя повесил, и объяснили, почему он выбирает сторону Себастиана, даже когда тот полностью разбивает всё то, что было Мраксу важно. Лжёт, прикрываясь благими намерениями. Убивает, не найдя возможности поступить иначе и оказавшись во власти обстоятельств. Со стороны всё выглядит ужасно, но намного ужаснее должно быть изнутри.
Может, это просто последствия тревоги за друга, на которого столько свалилось, и который не смог найти достаточную поддержку ни в ком и ни в чём, кроме тёмной магии. Эти сны сами похожи на тёмную магию, в них Оминис то и дело отвечает чужим убедительным аргументам на проклятом парселтанге, и тогда касания становятся ещё отчаяннее и смелее, и от этого сна нет желания очнуться.
Проснувшись в разворошенной постели, он долго приходит в себя, благо, от младшего сына, да ещё и наделенного магическим уродством, не требуется вовремя спускаться к завтраку или, того хуже, посещать многочисленные официальные приёмы. Хорошо быть предоставленным самому себе и не чувствовать назойливого внимания - Оминису явно необходимо время, чтобы разобраться в себе. Наверное, больше времени, чем остаётся до трёх часов пополудни, но ничего изменить уже нельзя.
После обеда поместье замирает: старших его обитателей дома нет, а младший неслышной тенью спускается в гостиную и там усаживается в кресло в углу, раскрывает книгу - один из немногих плюсов пребывания здесь это обширная библиотека, в которой нет запретных секций, но большая часть изданий, стоящих на сталлажах, в Хогвартсе была бы определена именно туда, где ученики не смогли бы добраться до них.
Конкретно в этой нет ничего особенно тёмного и запретного, это просто жизнеописание великих семей, чьи родовые древа корнями утопают во мраке. Палочка терпеливо начитывает монотонным, отзывающимся внутри Оминиса как его собственный, голосом. Со стороны выглядит так, словно читает он сам, пользуясь красноватым свечением, исходящим от кончика вишневой отполированной ветви, но глаза не смотрят никуда, мертво замерев где-то в районе первых строк. Такое чтение усыпляет, помогая скоротать время. Свет он так и не зажигает поэтому к нужному времени, просто вдруг слышит своеобразный звук - свист и скрежет, неразличимый зрячими, с которым происходит перемещение порталом. И затем смягченный ковром удар, знаменующий, что Себастиан не устоял на ногах, как это обычно и бывает в первые раза три таких перемещений. Мракс отлично припоминает, как гнусаво смеялся над его головой Корвин, пока он вслепую шарил ладонью по полу, призывая палочку в руку. На помощь он, конечно, не смел тогда рассчитывать. Но в следующий раз уже не уронил свой инструмент связи с миром, а затем уже не падал, выдерживая магию портала так, словно никогда и не валялся от неё под ногами родственников.
Оминис мгновенно, отложив книгу, соскальзывает со своего места и направляется вперёд, на голос друга, разливающийся по комнате. Но не решается первым протянуть руку и помочь ему встать, просто оказывается рядом. И терпеливо стоит, ожидая, пока Сэллоу поднимется на ноги, а затем, пока зазвеневший на цепочке медальон вернут ему в руки. Это не та самая основная реликвия Мраксов, с крупным темно-зеленым камнем, вписанным в массивный серебряный узор, и даже не её копия - лишь один из многочисленных символов былой вырождающейся власти. Но Оминису становится спокойнее, когда она возвращается к нему, будто не мечтает разорвать все связи с этим местом и своей фамилией.
После всего случившегося на пятом курсе, может быть, и не мечтает больше. Может, ему стоит хранить тьму, сконцентрированную здесь, не давая другим зачерпнуть её слишком много.
- Привет, - Оминис ощущает, как от неловкости вспыхивают обычно холодные его щёки, это наверняка выглядит как-то по-дурацки, но оценить нет возможности. Приходится просто не думать об этом.
- Я уговорил... - едва начав, он замирает на долю секунды, запнувшись, - ...Уговорил отца разрешить тебе остаться здесь до конца каникул, - голос выправляется и ближе к завершению этой маленькой речи становится всё же ровным и уверенным, - Поэтому располагайся, пожалуйста.
Палочка помогает Оминису понимать, что или кто перед ним, но не даёт всей картины. Только штрихи, только очертания. Их не хватает, чтобы понять точно все нюансы чужого настроения.
- Я надеюсь, что ты захочешь, - добавляет он спустя гнетущую его паузу, - Погостить тут это время, я имею в виду. Для тебя и комната будет.
Оминису нестерпимо хочется завести какой-нибудь лёгкий, безопасный разговор, который бы дальше потёк сам собой, который не приходилось бы так жалко выжимать из себя, сжимая ногтями кожу на собственном бледном запястье до болезненных вмятин. Хочется и высказать всё, что успел обдумать за эти долгие дни, но слова точно примерзают к нёбу вместе с языком, и Мракс только зябко поводит плечами, думая, что сейчас не отказался бы от школьной мантии, надежной, как шерстяной плед. Или использовал бы на себе дезилюминационное заклинание - оно не избавило бы от холода, но помогло бы перестать переживать о том, что там Себастиан видит из испытываемого им.
- Как ты? - просто спрашивает он в итоге, делая шаг вперёд и мягко касаясь чужого плеча ладонью в нереализованных, незакрытых объятиях.
Вы здесь » reflective » фандом » all I'm trying to say